"НОВАЯ ЭТНИЧНОСТЬ" В РОССИИ
(1990-Е ГОДЫ)

Проблемно-тематический сборник

СОДЕРЖАНИЕ

Введение

Этничность и государственность (Реферативный обзор)

Арутюнов С.А. СССР: Жизнь после смерти (Рецензия)

Исследования по прикладной и неотложной этнологии (Обзор)

Русские в постсоветской России и новом зарубежье (Обзор)

Учебные пособия, энциклопедические и справочные издания (Реферативный обзор)

Этнонациональная тематика в изданиях ИНИОН РАН в 1990-е годы (Обзор)  

ВВЕДЕНИЕ

На 1990-е годы пришлось первое десятилетие нового постсоветского этапа истории Российского государства. Строительство новой российской государственности на начальных этапах пугающе походило на процесс совершенствования общесоюзного Договора, итогом которого стал распад СССР.

Россия не повторила судьбу Советского Союза, хотя до подписания в марте 1992 г. Федеративного договора всеми субъектами Российской Федерации, за исключением Чеченской республики и Татарстана, эксперты отмечали тревожные признаки возможной дезинтеграции страны.

Россия сохранила не только единство, но формально и прежнюю структуру государства, состоящую из 63 административных территорий (края и области) и 21 этнотерриториального образования (республики и автономные области), причем всем им были предоставлены равные права и властные полномочия.

Отношения же Центра и субъектов Федерации, особенно со статусом национальной государственности, складывались во многом по-новому, с очевидным выдвижением на первый “новой этничности” – этничности политизированной или мобилизованной – прежнего по своей национальной принадлежности населения.

Значение научных экспертных прогнозов и оценок для подготовки обоснованных и взвешенных решений в этой сфере была особо выделено и подчеркнуто в докладе Р.Г.Абдулатипова, министра РФ по делам национальностей, “Роль этнополитологии в формировании Российского государства на современном этапе”, сделанном на открытии III Конгресса этнографов и антропологов России (Москва, 8-11 июня 1999 г.).

Эта оценка прозвучала и в пленарном докладе президента Ассоциации этнографов и антропологов России М.Н.Губогло. Отметив появление в отечественной этнологической науке за последнее десятилетие новых измерений, исследователь считает, “что по своей природе этнология может внести вклад в управление, а также являться его критиком... Подъем национального самосознания, взрыв национализма и угроза ответного шовинизма, необузданный сепаратизм, бездумная суверенизация – эти и другие этнополитические реалии также проблемам не могут быть выведены за рамки предметной области этнологии”.

Более ста докладов по данным проблемам составили одно из основных тематических направлений в работе Конгресса: “Этнополитика и этническая мобилизация. Этнические конфликты”, с подразделением его на секции: “Самоопределение и феномен сепаратизма ”; “Этнонациональное самосознание и межэтнические отношения”; “Этническая мобилизация и идентичность”; “Национальное возрождение”. Возможно ли? Нужно ли?”; “Национальная политика в Центре и регионах России: Обобщение опыта составления государственных программ”; “Пантюркизм: Идеология, теория, практика”.

Общие оценки всего круга литературы в данной области сейчас едва ли возможны даже в количественном отношении, учитывая рост числа публикаций. Еще большие сложности представляет аналитическое осмысление сформировавшегося за последнее десятилетие, в 1990- е годы колоссального массива научной информации по этнонациональным трансформациям “постсоветского социально-политического пространства”.

В сборнике в первую очередь представлены те работы, где помимо характеристики новых реалий и анализа актуальных проблем, использованы новые концептуальные подходы, получившие распространение в отечественной науке в последние годы.

В реферативный обзор “Этничность и государственность” включены работы конца 1990- х годов, позволяющие сопоставить теоретические концепции и методические приемы отечественных и зарубежных исследователей, а также отразившие сближение и отчасти унификацию понятийно-терминологического аппарата всего международного сообщества ученых, что можно считать естественным результатом совместной деятельности в ходе выполнения широкомасштабных научно-исследовательских проектов.

Важным информационным элементом обзора является Приложение, в котором дан полный список из 75 томов, уже опубликованных в 1989-1998 гг. в серии “Национальные движения в СССР и в постсоветском пространстве. Публикации подготовлены Центром по изучению межнациональных отношений при Ин-те этнологии и антропологии РАН.

Особое место в сборнике принадлежит рецензии член-кор. РАН С.А.Арутюнова "СССР : жизнь после смерти " на книги А.М.Хазанова и В.А.Тишкова.

Высокий профессионализм, незаурядная эрудиция и широчайшая информированность всех трех авторов создают в публикации своеобразный эффект “живой беседы”, заинтересованного обмена мнениями между коллегами, что вместе с тем, свидетельствует о неоднозначности восприятия сложнейших процессов, протекающих в нашей стране, и правомерности различий в концептуальных подходах к их анализу и оценке. Кроме того, поскольку обе книги опубликованы на английском языке, рецензия расширяет круг читателей, для которых оригиналы работ не доступны.

Специальный обзор посвящен серии “Исследования по прикладной и неотложной этнологии”, которая издается с 1990 г. Институтом этнологии и антропологии РАН и представляет собой примечательное явление в российской этнологической науке и в деятельности ИЭА РАН. По оценке ответственного редактора серии, директора ИЭА В.А.Тишкова, “через это издание проявилась одна из значительных перемен последнего периода, а именно – более активное обращение исследователей к современной тематике, усиление интереса к наиболее общественно-значимым проблемам и расширение поля воздействия науки на политический процесс. Усилиями исследователей ИЭА РАН, а также ряда других научных центров России в изданных работах были проанализированы вопросы этнического состава, миграций и новых диаспор, этнополитическая ситуация в республиках и регионах России и в ряде других государств бывшего СССР, этнонациональные движения и конфликты, современные этнокультурные процессы, Публикации данной серии нашли широкое признание среди ученых и политиков. Эта репутация основана на добротности и точности этнологического анализа, который прежде всего опирается на полевые исследования”

Материалы серии по русскому населению в России и ближнем зарубежье представлены еще в одном обзоре. Выделение этой темы связано с усилением интереса к изучению русского населения в разных регионах страны, и в первую очередь с потребностями русского народа, которые должны найти отражение в федеральных и региональных программах, постоянно учитываться в политической, экономической и культурной жизни республик и автономий Российской Федерации.

Раздел о новых тенденциях в этнологическом образовании представлен реферативными материалами по новейшим учебным пособиям по этнологическим дисциплинам и наиболее значительным справочно-энциклопедическим изданиям.

Завершает сборник обзор специализированных информационных изданий, подготовленных в ИНИОН РАН в последнее десятилетие.

ЭТНИЧНОСТЬ И ГОСУДАРСТВЕННОСТЬ
(Реферативный обзор)

В 1990-е годы все более заметное место в отечественных и зарубежных этнологических исследованиях приобретала тематика соотношения и взаимодействия этнических общностей и государственных структур или проблема этничности и власти в полиэтничных государствах.

Хотя одной из очевидных тенденций ХХ столетия была нараставшая глобальная унификация практически всех сторон жизни мирового сообщества, а прежнее этнокультурное разнообразие – различия народов, стран, целых регионов – постепенно оттеснялось в сферу частной семейной жизни, в узкие рамки историко-культурных заповедников и фольклорных ансамблей, уже в 1960-х годах начался обратный процесс, получивший название “поисков корней” или возвращения этнической идентификации “.

Настоящим “взрывом этничности”, впрочем, заранее прогнозировавшимся рядом специалистов, стал распад крупнейших социалистических государств – Советского Союза и Югославии. К концу ХХ в. этничность из области культуры все более перемещалась в сферу политики, что и внесло соответствующие коррективы в тематику исследований этого феномена.

Обзор открывается работой, где представлены наиболее общепринятые подходы в зарубежных исследованиях проблем влияния этничности на развитие современного государства. В объемной публикации подведены итоги широкомасштабного исследовательского проекта, выполненного при участии научных подразделений Организации Объединенных Наций (8). Исследовательский институт социального развития ООН (United Nation Research Institute for Social Development (UNRISD) с 1990 г. осуществлял работу над проектом “Этнический конфликт и развитие” с целью изучения природы и характерных особенностей конфликтов между этническими группами в процессе их развития.

Ученые, собравшиеся в 1990 г. в Женеве, чтобы спланировать свою будущую совместную работу, еще не знали, как скоро результаты их исследований будут востребованы в связи с c обытиями ближайшего времени. Уже в следующем году распался Советский Союз, и для постсоветского пространства этнические и национальные конфликты стали повседневной реальностью. Полномасштабными ужасами гражданской войны и этнических чисток сопровождался распад федеративной Югославии.

Предметом внимания исследователей стали также драматические события на Африканском континенте ( в Эфиопии, Бурунди, Сенегале, Нигерии, в Южно-Африканской республике), в Азии (курдская проблема, конфликт в Ливане, события в Айдохье (Индия) и Пакистане, ситуация в Малайзии и на Фиджи), в Латинской Америке (Гайана и Гватемала), а также идеология расизма в США.

Разделы по этническим проблемам на территории бывшего Советского Союза для коллективной монографии были подготовлены доктором исторических наук, директором Ин-та этнологии и физической антропологии РАН В.А.Тишковым.

В книге получили также освещение общие подходы к проблематике этнических конфликтов в современном мире. Борьба этнических групп за независимость или признание их автономий в рамках уже существующих государств – феномен не новый. Движения такого рода сопровождали завершение Первой мировой войны, деколонизацию Африки и Азии в 1960-е годы, наконец, распад Советского Союза и Югославии в начале 1990-х годов.

Общественным мнением межэтнические конфликты с их особой жестокостью, массовыми жертвами, невыносимыми тяготами тысяч, если не миллионов, беженцев обычно воспринимаются как вспышки многовековой ненависти, имеющие корни чуть ли не в племенных распрях. На самом же деле, как показывают исследования, обычно этнический конфликт происходит между вполне современными политическими силами, включая государство, использующими в собственных интересах политически мобилизованную этничность.

На современной политической сцене главными действующими лицами или акторами выступают государства как территориально-политические образования. Хотя многие из них в соответствии с политической доктриной еще прошлого Х I Х в. возникли и продолжают сохранять статус национальных государств, на самом деле большинство стран неоднородно по составу своего населения, состоящего из различных этнических, национальных, лингвистических, культурных групп, которые не идентифицируют себя с доминирующей национальностью..Значительное число государств, в свою очередь, не признает этнического плюрализма в пределах своих границ. Так, при наличии на современной политической карте около 200 государств, в мире существует более 7000 этнических групп, т. е. большинство из них не обладает собственной государственностью (8,с.2).

Многонациональные государства, будучи скорее правилом, чем исключением, зачастую выступают приверженцами идеологии “внутреннего национализма” и, соответственно, проводят политику, отражающую интересы лишь части населения. Национализм как идеология современного государства представлен двумя версиями. Первая связывает принадлежность к нации исключительно с гражданством; вторая исходит из критерия этнического происхождения. Согласно последней, принадлежность к этносу наследственна и определяется не формальным гражданством, а культурной идентичностью, в первую очередь, языковой и религиозной принадлежностью.

Общепринятое определение этнической группы включает как объективные, так и субъективные характеристики; это исторически сформировавшийся коллектив, члены которого приобщены к единому языку, культуре, часто – религии, и обладают чувством общего происхождения (8,с.4).

Этническая граница как своего рода социальная конструкция может быть с меньшей или большей степенью сложности преодолена. В одних этнических группах индивидуальное членство в ней основано лишь на личном выборе, в других, напротив, находится под жестким контролем. Этническая идентичность, в зависимости от конкретных условий, может основываться на внутригрупповых характеристиках (общий бытовой уклад, верования) или на взаимодействии с внешним окружением, государственными структурами и другими национальными и этническими группами. Этим унифицированным и политически нейтральным термином в публикации обозначаются разнообразные их категории, включая такие, как община, национальность, народ, нация, меньшинство, этния, что, как правило, предполагает различия в их статусе в составе того или иного государства.

Особое значение конфликтам на этнической почве в современном мировом развитии придают две тенденции. Одна из них заключается в трансформации самой природы национального государства в период межнациональной интеграции и сокращения экономических функций центральных правительств. Усиление идеологии свободного рынка повсеместно привело к радикальному сокращению государственного регулирования экономики. В таких условиях, как правило, государство вынужденно передает контроль над ресурсами в регионах его непосредственным “распорядителям”, этническим или территориальным. Более того, если в национальных регионах сосредоточены стратегические государственные ресурсы, региональные власти конфликту с Центром могут предпочесть полное отделение от него или от менее обеспеченных частей федерации. Такого рода инициативу способен проявить и Центр, как, например, по мнению редактора публикации, это сделала Россия, разрушив в результате Советский Союз (8,c.7).

Активно развернувшиеся во многих странах при участии их правительств процессы, получившие общее название модернизация, часто становятся причиной разрушения этнической идентификации и маргинализации населения. Государство, зачастую именующее себя национальным, утратило роль средоточия национального развития. Этничность, напротив, вновь стала мощным стимулом для организации и мобилизации населения на борьбу за свои права, включая равенство и независимость.

Вторым фактором возрождения этничности в мире стало окончание холодной войны. Очевидно, что геополитическое противостояние сверхдержав США – СССР было подлинным содержанием многих конфликтов в странах Третьего мира. С устранением глобального внешнеполитического фактора произошла “этнизация” развивающихся стран, что нашло отражение и в смене научных парадигм, ориентированных прежде под влиянием марксизма на анализ социально-классовых факторов, а в новых условиях – на этничность и ее проявления.

Объектами исследований все чаще становятся локальные общности, выступающие носителями уникальных этнических характеристик. Разнообразие этнических групп само по себе не становится непосредственной причиной столкновений между ними. Так, участники 233 этнополитических выступлений, зафиксированных в мире в последние годы, классифицировались следующим образом: 81 группа была отнесена к так называемым этнонационалистическим или сепаратистским, 45 групп, обозначенных как этноклассовые, требовали повышения своего статуса в обществе, 83 группы представителей коренного населения добивались автономии, 49 военизированных религиозных сект, исламистских в.подавляющем большинстве, были вовлечены в различного рода конфликты. Наконец, 66 этнополитических групп были определены как претенденты на самостоятельное политическое представительство локального уровня (8,c.11).

Мировое противостояние капитализма и коммунизма завершилось, что, по оценке некоторых аналитиков, означало “конец истории” или достижение ее конечной стадии как полного триумфа “либеральной демократии западного образца”(8,с.12). По мнению других исследователей, началась новая эра борьбы между разными цивилизациями. Реальность, как показали события, не соответствовала ни одной из крайних точек зрения.

“Посткапиталистический” и “посткоммунистический” мир продолжал сохранять полярность и неравенство как внутри отдельных стран, так и между ними, а социальные и экономические различия зачастую по-прежнему соответствовали этническим “разломам”. Позиции современного “национального государства” в современном мире испытываются на прочность, с одной стороны, очевидной интернационализацией мирового сообщества, а с другой – столь же очевидным возрождением этнического национализма и идентичности локального, регионального и общинного уровней. Именно теперь, когда признание прав человека становится действительно глобальной идеологией, ее составляющей является признание коллективных прав народов, меньшинств и общин как обязательного условия для реализации равенства людей повсеместно.

Некоторые ученые считают этничность такой же древней, как и само человечество, относя ее возникновение еще к доисторическим временам. Эта точка зрения получила наибольшее распространение и в массовом сознании. Многие, включая и специалистов- исследователей, считают этничность своеобразной формой родства, а этнос, таким образом. расширенной родственной группой.

“Доисторическая” концепция этничности в своем крайнем варианте опирается на данные социобиологии, доказывающей, что этничность запрограммирована генетически. С этой точки зрения любой этнический конфликт можно считать проявлением своего рода “межвидовых столкновений” в животном мире.

Помимо физической репродукции каждая этническая группа осуществляет постоянную культурную репродукцию или воспроизводство в результате внутригрупповой трансмиссии (процессы социализации, включая обучение и образование) норм и обычаев, составляющих основу этнической культуры. Различия культур этносов служат реальной основой для формирования противопоставления “мы” – “они”, создавая в случае противоречий основу для конфликта. Вместе с тем, само по себе наличие культурных различий не ведет к неизбежным конфликтам между группами, что особо подчеркивают представители культурологического или нормативного подхода к изучению этничности.

Согласно теории сознательного выбора, отношение к этничности зависит от конкретной ситуации. Если она может служить действенным средством для достижения каких-либо практических целей, ее активно декларируют и всячески подчеркивают. Часто, напротив, этничность сознательно скрывают. В любом случае, она выступает как результат сознательного выбора, феномен массового сознания, своего рода искусственная рациональная конструкция, результат политических условий и идеологических пристрастий.

Общесоциологическая теория модернизации прогнозировала постепенное исчезновение этнической идентичности в процессе экономического развития. Социально-экономический прогресс зачастую оказывается крайне деструктивным для этнических общностей, ориентированных на традиционные образ жизни и ценности. Возникающие в процессе модернизации этнические конфликты могут выражать коллективное сопротивление сопровождающим ее ассимиляции, этноциду и геноциду.

Еще одна версия обострения межэтнических отношений в ходе модернизации подчеркивает нарастание конкурентной борьбы за стратегические ресурсы между этносами. В современных условиях этнополитика становится главной формой политической игры. Хотя современные “этнические идеологии” подчеркнуто дистанцируются от ценностей традиционных культур, они несомненно взаимодействуют, усиливая друг друга.

Ранее принято было считать, что этничность – это нечто постоянное, внутренне присущее каждому человеку, что не может не проявляться в социальной и политической жизни. Позднее, особенно в 1960-е годы, когда развернулся активный процесс создания новых независимых государств, стало казаться, что этническая идентичность уже в ближайшем будущем будет вытеснена более масштабной, национальной, а также собственно социальной – классовой и профессиональной..События последних десятилетий показали, что этничность как действенный мобилизационный принцип возвращается на политическую сцену. В то же время в научных кругах преобладающим стал отказ от трактовки этничности как “неизменной врожденной реальности” и понимание ее как особого феномена массового сознания, возникающего в определенных условиях (19,с.25).

К числу наиболее очевидных объективных критериев этничности, чаще всего непосредственно связанных с этническими конфликтами, относятся язык, религия, территория (реальная или мифическая), социальная организация (комплекс социальных институтов и особенности социальных связей), культура, расовые характеристики.

Субъективные факторы этничности связаны непосредственно с индивидом, его занятиями, чувствами, выбором, волей. Процесс этнической идентификации личности в современном мире становится все более сложным с усложнением взаимоотношений между социальными общностями, включая этнические, с формированием новых форм коллективной идентичности (харизматические секты, политические объединения и пр.)

Часто “национальный вопрос” в различных своих формах и проявлениях сводится к проблеме взаимоотношений этнических групп и государств, в состав которых они входят. Действительно, этнические группы формируются и постепенно приобретают присущую им специфику в зависимости от конкретно-исторических условий. Так, некоторые этносы возводят свое происхождение к древнейшим временам, другие сложились относительно недавно. В исторических преданиях, мифах, легендах есть упоминания об уже исчезнувших этносах. Создавая собственные государственные структуры или используя сложившиеся ранее, этносы трансформируются в нации, хотя в истории известны примеры и безгосударственных наций.

“Национальный вопрос”, как представлялось по историческим данным, чаще и острее возникал в Центральной и Восточной Европе, нежели в странах Северной Америки и Западной Европы, хотя в последние десятилетия ХХ в. он в полной мере заявил о себе и на Западе, зачастую “накладываясь” на расовые взаимоотношения доминирующего “белого большинства” и “цветных меньшинств” (8,с.18).

“Новому национализму” в “новой Европе”, в ее восточно-славянских регионах и, более конкретно, на территории современной России, посвящены специальные исследования, в частности, книга В.А.Тишкова, д-ра исторических и политических наук, директора Ин-та этнологии и антропологии РАН “Этничность, национализм и конфликт в Советском Союзе и после его распада” была подготовлена как одна из монографий в серии изданий по уже упоминавшемуся международному проекту “Этнический конфликт и развитие” Исследовательского института социального развития ООН (United Nation Research Institute for Social Development (UNRISD) (9).

Исследование по той же проблеме – “Межнациональные конфликты в постсоветском пространстве” (4) – подготовлено и А.Г.Здравомысловым, одним из ведущих российских социологов, директором Центра социологического анализа межнациональных конфликтов Российского независимого института социальных и национальных проблем.

“Предлагаемое исследование, пишет автор, имеет своей задачей достичь нового уровня понимания реальности, опираясь прежде всего на анализ межнациональных конфликтов, развернувшихся в постсоветском пространстве.

Смысл и задача социологического анализа межнациональных конфликтов и их идейно- психологического обрамления состоит в том, чтобы расщепить на отдельные компоненты “общепринятые формулы”, часто используемые средствами массовой информации и проникающие подчас в научный обиход, и благодаря этому способствовать разрушению стереотипов массового сознания”(4,с.12).

Касаясь проблем советского наследства в области национальных отношений, автор отмечает, что уже в 70-е годы в стране сложилась амбивалентная, двойственная политическая практика. С одной стороны, существовала доктрина дружбы народов как официальная идеология и, безусловно, как часть массового сознания. C другой стороны, сама организация государственной жизни, в основании которой лежали интересы республик, содействовала практическому формированию национальных интересов. Распад Советского Союза стал, таким образом, результатом длительного процесса, а не разовой акции – подписания Беловежских соглашений между руководителями трех союзных республик – Б.Ельцина от России, Л.Кравчука от Украины и В.Шушкевича от Белоруссии. “В чисто идеологическом плане решающая роль принадлежала концепции суверенизации вообще и российского суверенитета в.особенности. Она стала играть доминирующую роль в политике, проводившейся Верховным Советом России в борьбе против союзного Центра”(4,с.47).

Специальный раздел книги посвящен собственно внутрироссийским национально- этническим конфликтам, с выделением особой главы по проблемам беженцев и вынужденных переселенцев.

После обстоятельной проработки истории множества конфликтов в постсоветском пространстве, включая Россию, автор переходит к основным теоретическим вопросам современной национальной теории. Фундаментальной основой всей работы, по авторскому определению, является релятивистская теория наций.” Восприятие национально-этническими группами друг друга – а именно эта сторона дела представляет собой эмпирическое бытие наций с точки зрения обосновываемой здесь теоретической конструкции – рассматривается на трех основных уровнях: на уровне повседневности, на уровне исторического бытия и практической межгосударственной политики, на уровне идеологических доктрин. Такая структура изложения позволяет проанализировать наиболее сложные вопросы в современной теории наций: основания национальной самоидентификации, проблему равенства наций и вопрос о соотношении этноса, нации и государства. При рассмотрении этих вопросов привлекается большой эмпирический материал, полученный в ходе серии исследований”(4,с.8). Релятивистская теория наций основана на тезисе о референтной природе каждой из наций, равно как и любой иной этнической группы в современных условиях.”Дело не только в том, что принадлежность к нации ощущается как принадлежность к некоему “Мы”, противостоящему некоему “Они”. Не менее важно то, что у каждой национально-этнической группы имеется свой собственный круг национальных или этнических сообществ, с которыми идет постоянное психологическое сопоставление... Второй момент, связанный с идеей референтности национального самосознания, состоит в том, что в рамках каждого национального самосознания складывается своя собственная иерархия “значимых других” национально-этнических групп. При этом русское национальное самосознание оказывается весьма сложным по структуре такой иерархии “ (4,с.118). В отличие от народов, сформировавшихся как “государства-нации”, русское национальное самосознание обращено не только “вовне”, но и “внутрь” страны, на нерусские российские этносы.

Еще один важный вывод, следующий из признания референтного характера национального самосознания, подчеркивает автор, состоит в признании его динамичности. При сохранении базового образа иных наций, зафиксированных в распространенных стереотипах, его эмоциональная составляющая оказывается весьма изменчивой. Например, как показывают данные опросов, в течение четырех лет, прошедших со времени распада СССР, массовое сознание россиян постепенно адаптировалось к новому политическому статусу России и других стран, возникших на постсоветском пространстве. Острая ностальгия первых лет, как свидетельствует даже бесстрастная статистика, постепенно уходит в прошлое, и все большая часть населения осознает себя в качестве граждан России – 53,1% (4, с.153).

Большая часть россиян рассматривает свою страну как великую державу, опираясь на исторический компонент национального самосознания и на оценку вклада России в развитие мировой культуры. Подавляющему большинству чуждо стремление силой доказывать свои права на статус великой державы в мировом сообществе.

Вместе с тем характеристика национального самосознания россиян на бытовом уровне, как показывают материалы опросов, не исключает наличие в нем элементов национального экстремизма. В целом по России распространенность таких установок и настроений оценивается от 7 до 17%. Исследование позволяет установить, что одним из наиболее важных источников таких настроений является страх за судьбу российской государственности, порождаемый не только внутренними, но и внешними причинами (4,с.156).

Важной составляющей национального самосознания является его исторический пласт, который, как правило, актуализируется текущей политикой. Так, укрепление нынешней российской государственности самым тесным образом связано с пониманием исторических оснований его целостности. Царская Россия, равно как и Советский Союз имели такие основания, хотя природа этих образований во многом различна. С Петровских времен Россия открыто провозгласила имперское начало и великодержавное покровительство “инородцев”.

Революция 1917 г. радикальным образом изменила сам способ обоснования легитимности многонационального государства. Договор 1922 г. основывался на компромиссе между национальной автономией и сохранением централизованного государства..Ориентация новой российской государственной политики на национализм в любых его вариантах неизбежно приведет к откату назад, к воспроизводству архаичных форм сознания.

Сегодня этой тенденции противостоит линия на развитие гражданственности, на формирование комплекса общегражданских ценностей как основания цивилизованного взаимодействия между многообразными культурными ценностями и традициями, связанными с этническими компонентами национальных сообществ.

На уровне идеологических формул национальное самосознание проявляется чаще всего в форме концепций национальных интересов и средств их обеспечения. Здесь, пишет автор, мы наблюдаем открытое идеологическое противостояние, которое задается основными участниками исторического процесса и, соответственно, интерпретаторами интересов России, русского народа, всех народов, входящих в Россию. Одна из первых попыток сформулировать национальную идеологию для России была предпринята А.Солженициным в 1990 г. Это был выношенный протест против 70-летнего периода существования Советской власти, тогда как ее наследие было использовано теми “коммунистическими идеологами, которые взяли на вооружение идею национал-патриотизма в ее антидемократическом варианте. Между двумя этими концепциями патриотизма возник геополитический патриотизм Либерально- демократической партии России (В.Жириновского). Указанные концепции, по оценке автора, оказались соединенными прежде всего общей заботой о самобытности России”(4,с.192). С социологической точки зрения, считает автор, эти концепции объединяет то, что они стали формой обобщения настроений массового сознания.

Кроме того, ни одна из предложенных программ не устраняет такой камень преткновения в российской политике в целом и в национальной политике в частности, как вопрос о приоритетности прав личности или этнических прав населения. “Казалось бы, демократизация означает элиминирование этнического начала и этнического принципа в политике и утверждение равенства всех территорий государства, независимо от этнического состава населения, и равенства всех граждан перед законом, независимо от национальной принадлежности. Однако эти принципы наталкиваются на сопротивление той части политической элиты, которая выражает прежде всего интересы республик” (2, с.215).

Одним из наиболее последовательных противников немедленного реформирования России по западным образцам без учета сложнейших межнациональных отношений и традиций федерализма в российской истории выступает Р.Абдулатипов, и его позицию, как считает автор, нельзя не признать по меньшей мере реалистичной.

Послание Р.Абдулатипова “О федеративной и национальной политике”, направленное в адрес Президента РФ Б.Ельцина в 1995 г., автор рассматривает как одно из первых свидетельств перехода от силовой политики в области национальных отношений к политике рефлексивной, т. е. учитывающей интересы обеих сторон; конкретной, нацеленной на отказ от общих принципов и деклараций; рациональной.

“Рефлексивная политика в сфере национальных отношений, как она складывается в современной российской действительности, исходит из представления о высокой сложности российского общества, разнообразия ценностей и интересов проживающего в нем полиэтнического населения. Рефлексивная политика исходит из необходимости ведения постоянной работы, направленной на поиски конструктивных компромиссов, на налаживание соответствующих механизмов принятия и реализации политических решений”(2, с.226), заключает автор.

В исследовании, выполненном в Центре международных исследований МГИМО (2), представлена еще одна точка зрения на широкий круг проблем, связанных с этнонациональными реалиями новой российской государственности. Сущность национального вопроса в России заключается сегодня в том, считают авторы, “каким образом в новых исторических условиях декларация равноправия различных этнических групп населения будет дополняться участием их этнополитических элит в системе государственной власти”(2, с.14). Современный российский федерализм создает важные предпосылки для сохранения государственной целостности России, оптимизации отношений федеральных органов с регионами, гармоничного развития межнациональных отношений. Так, в последнее время представители ряда национальных республик в составе РФ стали активнее выступать против сепаратистских устремлений радикальных националистических кругов и одновременно поддерживать идею сохранения так называемого “асимметричного” федеративного устройства.

”Тем самым они фактически выражают отрицательное отношение к предоставлению “русским” регионам столь же широких конституционных прав, какие получили национальные республики.в составе РФ. Подобный подход отражает, с одной стороны, незаинтересованность большей части этнополитических элит национальных республик в выходе из состава РФ, а с другой – их стремление сохранить систему преференциального перераспределения материальных и бюджетных средств в пользу “этнической периферии”, которое возможно лишь в условиях экономически неравноправного положения тех субъектов Федерации, в которых создается большая часть национального дохода”(2, с.17).

В целом фактор усиления влияния региональных элит на процесс принятия общегосударственных решений, в том числе за счет инициатив по установлению межрегиональных форм политического сотрудничества, вряд ли будет снят с повестки дня в ближайшем будущем. “Более того, тенденции демографических процессов в РФ позволяют предположить формирование на уровне правящих кругов российского общества трех региональных блоков – “Центрального”, “Южнорусского” и “Сибирского”, обладающих определенной спецификой интересов, различным уровнем внутренней консолидации и объемом мобилизуемых ресурсов, но так или иначе стремящихся активно участвовать в принятии общегосударственных решений”(2,с.20).

Этническое измерение российского регионализма по-разному проявляется в различных частях страны. В настоящее время можно выделить три крупных региональных блока, многонациональных состав населения которых особенно важен с точки зрения поддержания внутриполитической стабильности. При некоторой доле обобщения это – Северный Кавказ, Поволжье (точнее Волжско-Уральский регион) и Южная Сибирь.

Отношения российского Центра с регионами, в том числе и с национальными республиками, складывались таким образом, что функционирование институтов центральной власти все в большей степени опосредовалось местными звеньями управления, что порождало и порождает противоречия в сфере политической практики. По заключению авторов, одним из наиболее важных факторов, порождающих противоречия, является клановость правящих кругов значительной части российских регионов.

“Политическим кланом принято называть устойчивые неформальные объединения в среде правящих кругов различных стран или регионов, которые построены на личных связях своих членов и которые части, если не постоянно, играют ключевую роль в процессе принятия решений. Этот по существу патриархальный институт общественного управления в той или иной степени “вписан” в систему современных этнических, социальных и политических связей и особенно ощущается там, где отсутствует развитый национальный рынок и где сильны стереотипы традиционной политической культуры”(2, с.35).Конкретные исследования особенностей политической борьбы в среде местных этнополитических элит Северного Кавказа и Волжско-Уральского региона были подготовлены в ЦМИ МГИМО в 1994-1995 гг. для ряда российских ведомств и представлены в данной публикации.

Обеспечение консенсуса правящих кругов северокавказских республик предполагает учет реального баланса этнополитических сил, сложившихся к середине 1990-х годов. “Так, в течение последних десятилетий процессы консолидации крупных титульных этносов проходили на фоне все более заметного оттока русскоязычного населения и ослабления его влияния в общественной жизни. Одновременно в среде коренного населения возросла разобщенность этнических групп, которые условно можно отнести к ираноязычным и тюркоязычным народам, причем последние в большинстве случаев, также как и русскоязычное население, оказались в положении этнических меньшинств. В ходе указанных подвижек правящие круги каждой из северокавказских республик фактически утратили свой многонациональный характер и представляют уже не весь этнический спектр местного населения, а только крупные титульные этносы”(2, с.39).

“Сдерживание клановой борьбы в правящих кругах титульных этносов северокавказских республик осложняется на современном этапе относительным равновесием сил, сложившимся между ними к концу советского периода”(2,с.40). Это означает длительный период шаткости властных прерогатив современных северокавказских руководителей, тем более что во всех республиках региона разворачивается конкуренция столичной и провинциальной номенклатуры.

Наиболее адекватной стратегией обеспечения консенсуса в среде правящих кругов северокавказских республик авторы считают последовательную кооптацию в высшие звенья государственного управления представителей периферийных клановых группировок, принадлежащих к титульному этносу. Прекращение реального обновления правящих кругов.большинства северокавказских республик, признаки которого сегодня вполне очевидны, уже в краткосрочной перспективе может обернуться крайне неблагоприятными последствиями.

Наиболее перспективной на Северном Кавказе авторам представляется система косвенного управления, главной особенностью которой в современных условиях должно стать утверждение не административной, а социальной ответственности местных правящих кругов. “Исходя из особенностей взаимодействия в среде этнополитических элит, преобладающих общественных концепций и стереотипов массового поведения в регионе, потенциальным пионером утверждения новых форм связей центра и периферии представляется Северная Осетия, а наименее подготовленном в этом плане субъектом федерации – Дагестан”(2, с.47).

Оценивая этнополитическую ситуацию в Волжско-Уральском регионе, авторы обращают внимание, что традиционно преобладавшие в высших органах управления представители русифицированных субэтнических сегментов (“северяне”) татар, башкир, чувашей, мордвы, мари и удмуртов широко опирались на поддержку “южан” (жителей юго-восточных областей республик Поволжья) на начальном этапе становления новых республиканских структур.

“Демографические подвижки, падение эффективности старых производственных отраслей работают не на “северян”, тем более что роль младших и почти бесправных партнеров в распоряжении республиканской собственностью вряд ли надолго удовлетворит “южан”. Поэтому отношения между столичной и периферийной частью этнополитической элиты национальных республик Волжско-Уральского региона не только будут отмечены всеми атрибутами конфронтации, но и постепенным нарастанием радикальных националистических настроений в среде значительной части массовых слоев населения”(2, с.52).

В заключение еще раз подчеркнута необходимость осуществления дифференцированного подхода к формулированию федеральной стратегии в отношении национальных субъектов в составе РФ и традиционно “русских” регионов.”При этом, если в первом случае целесообразно с самого начала исходить из принципа “точечной” привязки всех шагов к местной специфике, то во втором – из особенностей более широкого масштаба, т. е. не столько из специфики отдельных областей, сколько из обобщенных характеристик трех региональных блоков: “Центрального”, “Южнорусского” и “Сибирского” (2, с.66).

Исследовательский проект “Этнические и административные границы: факторы стабильности и конфликтности” стал еще одной “попыткой ответа на острые вопросы, которые ведутся вокруг понимания этнической идентичности, ее роли, рычагов, управляющих межэтническими отношениями”(6, с.3). Публикации “Социальная и культурная дистанция: Опыт многонациональной России” (6) и “Ассиметричная федерация: Взгляд из Центра, республик и областей” (1) представляют результаты этого первого в России этносоциологического исследования, специально посвященного изучению проблем этнических границ. Речь идет не о территориальных границах, а о тех явлениях – “маркерах”, которые способны разъединять народы.

Маркирующие этническую группу характеристики, согласно принятым в мировой и отечественной науке теоретическим подходам, являются результатом исторических, политических, экономических условий и конкретных ситуаций. Авторы книги разделяют также представление о том, что этническая граница является актом сознания, а важнейший способ ее изучения заключается в исследовании этнической идентичности. Этнические маркеры могут быть единичными или представлять целый набор или систему. Значение и набор маркеров могут меняться.

Одной из задач исследования стало выявление предпосылок исторического, социального, политического, экономического и социально-психологического свойства, которые способны стать маркерами этнических границ, провоцирующих конфликтность (6,с.7). Такой подход, когда показывается “многозначность и меняющаяся база этничности”, анализируется весь “запасник” возможных маркеров этнической границы, а не только культурные характеристики этничности, расширяет возможности прогнозирования межнациональных отношений, предупреждения конфликтов.

Понятие социальной дистанции чаще использовалось в социологии. Оно считается одним из центральных понятий, характеризующих степень близости или отчуждения социальных групп.” С помощью измерения социальной дистанции определяется статус, потенциал социальных групп, а в этнически дифференцированном обществе – и социальные позиции этнических групп. Жесткость и размерность социальной дистанции, взаимопроникновение характеристик групп служит показателем состояния общества, степени равенства групп,.качественными индикаторами социальной справедливости, социальной и этнической толерантности”(6,с.9).

Исследование осуществлялось как междисциплинарное, в нем участвовали этносоциологи, психологи, государствоведы, историки. Районами работы стали шесть субъектов Российской Федерации: Татарстан, Саха (Якутия), Тува, Северная Осетия – Алания, Магаданская и Оренбургская области. “Выбор республик определялся тем, что каждая из них давала возможность изучить ситуацию в условиях регулирования конфликтов разного типа: этнополитических конфликтов мирного характера (модель Татарстана, Саха (Якутии), Тувы), насильственных межреспубликанских и межгрупповых конфликтов (соединение их в Северной Осетии – Алании) и локальных межгрупповых столкновений в условиях непреодоленного этнополитического конфликта в Туве. Две области – Оренбургская и Магаданская – выбраны по принципу сходства экономического, ресурсного потенциала с соседними республиками – Татарстаном и Саха (Якутией).

В исследовании использован разнообразный круг источников: статистические данные, официальная документация – Законы, Постановления государственных органов Российской Федерации, республик и областей, материалы прессы (центральной и республиканской, областной) и других средств массовой информации. При разработке большинства тем особым и практически основным источников стали результаты специально проведенных в 1997 г.

этносоциологических исследований в районах изучения – Татарстане, Саха (Якутия), Оренбургской и Магаданской областях. Проект скоординирован с другим исследовательским Проектом “Демократизация и национализм в Российской Федерации, осуществленном в Северной Осетии – Алании, Саха (Якутии) и Татарстане, а также с осуществленным в 1993-10996 гг. проектом “Национальное самосознание, национализм и регулирование конфликтов”, опросы по которому проходили в 1994-1995 гг. в тех же республиках и в Туве. С учетом повторения блоков вопросов такая координация позволила провести кросс-культурное и динамическое сравнение.

Результаты исследований перед публикацией книги были обсуждены на конференции участников проекта в Москве в марте 1998 г. На ней присутствовали также представители из Государственной Думы, Совета Федерации, Администрации Президента, Министерства по делам национальностей и федеративных отношений, Института социологии. В мае 1998 г. обсуждение результатов Проекта состоялось в Стенфордском Университете (США) на конференции “Национализм, регионализм, федерализм: отношения центр-периферия в современной России”.

В специальном разделе книги рассмотрены теоретические подходы к исследованию межэтнических границ. Это понятие в этнологии и этнической географии возникает во второй половине Х 1 Х в. Столетие спустя, П.И.Кушнер, первый поднявший эту тему в отечественной науке, в качестве важнейших методологических вопросов в исследовании характера этнических границ выдел особые роль и значение национального самосознания и родного языка в ситуациях непосредственного контакта взаимодействующих между собой этнических групп.

Такой подход, по мнению авторв, лежит в основе современных этнопсихологических исследований по проблемам культурной дистанции и культурного шока, перенося “акцент в исследовании природы этнических границ с территориального “базиса” на психологический – из области территориально обусловленных этнических границ соседних народов в сферу субъективно переживаемой культурной дистанции с “пограничным” или каким-нибудь другим народом”(6,с.18).

В западной антропологии разработка темы этнических границ и культурных различий связана с работами норвежского ученого Ф.Барта Главное в его концепции – это перенос акцента с эмпирических характеристик этничности на исследование ее в функциональном значении – как формы социальной организации культурных различий.”Взгляды Ф.Барта кардинальным образом изменили подход к исследованию этнической и культурной отличительности: вместо изучения объективно существующих и исторически преемственных культурных черт этнических групп, внимание сосредоточивается скорее на индивидуальном сознании и обусловленном им социальном поведении, выражающемся в системе социальных ролей”(6, с.22).

Попытка соединения конструктивистского (“бартовского”) и традиционного для отечественной науки объективно-исторического ( примордиалистского) подходов к изучению явления культурной дистанции как субъективного образа “близости – далекости” культур.предложена Л.Дробижевой на основании комплексного анализа данного явления в историческом, социальном и политическом контексте.

При характеристике политической ситуации и социального статуса как факторов интеграции и дезинтеграции этнических общностей отмечается, что эта проблема была одной из главных с момента развертывания массовых этносоциологических исследований. Сейчас она осмысливается по-новому, что связано не только с развитием теоретических представлений, но прежде всего с попытками осмысления новой для постсоветского пространства практикой. В этой связи одной из важнейших тем в Проекте “Этнические и административные границы: факторы стабильности и конфликтности” и стало выяснение того, насколько социальные и политические ориентации, симпатии и антипатии объединяют и разграничивают национальности в современной ситуации.

Социальные ориентации рассматриваются в исследовании широко, прежде всего как ориентации на виды собственности, рыночную экономику, а также инновационно- деятельностный потенциал групп. Социальные ориентации обычно более глубокие, они чаще определяют и политические ориентации, которые быстрее меняются в зависимости от ситуаций. Макросоциальные ориентации прежде всего включают отношение к частной собственности и рыночной экономике. За последнее время оно повсеместно претерпело существенные изменения. Расхождения в оценках по этническому и территориальному признаку начинаются тогда, когда речь идет о допустимости крупной частной собственности.

”Так, относительно владения частными лицами крупными предприятиями и крупными участками земли жители Татарстана, причем и татары, и русские, так же как оренбуржцы (русские и татары), осторожнее настроены, чем якутяне и магаданцы. Их оценки в полтора-два раза реже можно оценивать как доброжелательные в отношении этих видов собственности”(6, с.42).

Созвучно отношению к частной собственности и отношение в целом к рыночной экономике. Совершенно совпадают установки у татар и русских в Татарстане и Оренбуржье, четверть которых полагает, что переход к рыночной экономике им лично принесет пользу. И также совпадают до одного процента по данному вопросу установки саха и русских в Республике Саха (Якутии). Среди них доля уверенных в том, что лично им переход к рыночной экономике принесет пользу, заметно больше – 42% (с.44). Как считает автор, есть основания полагать, что вообще оценка перехода к рыночной экономике больше зависит от того, как реализуется в республиках и областях этот переход, а не от закоренелости некоего “традиционализма”. Кроме того, в современных условиях значительные группы людей среди разных национальностей и в республиках, и в областях имеют сходные индивидуалистические ориентации. Например, доля людей, которые рассчитывают на собственные силы, а не на помощь государства, среди татар и саха в городах (где они сравнимы и где в основном контактируют с русскими) не меньше, а даже чуть больше, чем у русских: 61-62% и 50-54% соответственно. В Оренбуржье такие установки характерны для 40% населения, а в Магадане – для 56%. Эти результаты, считает автор опровергают выводы известного исследователя С.Хантингтона о конфликте цивилизаций. Не просматривается сколько-нибудь заметный разрыв между русскими и татарами или в целом между населением Татарстана, где культура имеет исламские корни и Оренбуржьем, где доминирует русская культура Включенность в общественную жизнь у российского населения в целом небольшая. Очень интересующихся общественными и политическими проблемами везде одинаково немного: и в республиках, и в областях и среди русских, и титульных национальностей – 10-17%. Вместе с тем в проявлении политических интересов выявляются пусть небольшие, но заметные этнические различия. Доля тех, кто “скорее интересуется” и “очень интересуется” общественно- политическими проблемами, больше у титульных национальностей (соответственно в Татарстане 60% против 50% у русских, в республике Саха (Якутии) – 67% против 57% у русских, в Оренбуржье – у 40% русских, в Магадане – у 37% русских. Таким образом, различия между русскими и титульными национальностями не очень сильны, но в тенденции уровень общественно-политической заинтересованности разделяет титульные национальности и русских в республиках, так же как и республики и области (с.51).

Серьезное разграничение по принципу политических ориентаций между русскими и титульными национальностями не произошло и не происходит не только в силу общей невысокой политической активности населения и не столь сильных различий в экономическом положении, но и в силу во многом сходных политических симпатий и антипатий к основным претендентам на них – демократам и коммунистам. Коммунисты “нравятся 20% татар и 27%.русских в Татарстане, “не нравятся” – практически 30% татар и русских. В соседнем Оренбуржье у русских до 1% совпали с татарстанскими русскими симпатии к коммунистам и практически одинаковая доля испытывающих к ним антипатию (25%). Совпадают политические симпатии и антипатии среди саха и русских в Республике Саха (Якутии). Но здесь в обеих общинах больше симпатий к демократам: они нравятся 33% саха и 30% русских, а коммунистам симпатизируют соответственно 19 и 24%.

Более сдержанные оценки демократических преобразований со стороны русских автор связывает с ухудшением их материального и одновременно социально-политического положения в республиках, что вызывает у них опасения дальнейших этнополитических изменений, которые могут произойти в условиях продолжения “перехода к демократии”. Титульные национальности в республиках также испытывают экономические трудности, но они их переживают в условиях выигрыша в социальном и политическом положении, осознавая что они могут сохранить его, лишь поддерживая “демократический переход”.

Гораздо более заметным разграничителем по этническому принципу в политической сфере выступает проблема участия во власти. Последнее десятилетие было временем, когда и в исполнительной, и в представительной власти титульные национальности стали составлять большинство. С другой стороны, народы всегда обращали внимание на недопредставленность своих интересов в центральной власти. Состав Правительства и Государственной Думы РФ давал для этого основания. Эти представления совмещались с мнением о державнических и даже имперских настроениях русских. Хотя на сегодняшний день по оценке ряда исследователей это больше миф, чем реальность, он, тем не менее имеет исторический шлейф и потому влияет на отношение людей как разграничивающий фактор.

Сближает же русских с титульными народами формирование регионального самосознания. Применительно к населению республик речь идет об углублении этнорегионального сознания, хотя оно, конечно, больше свойственно титульным национальностям. Тем не менее русских со “сдвоенным” сознанием в республиках более 60%. Примечательно, что четверть русских в Татарстане вообще чувствуют себя больше татарстанцами.

В специальный раздел “Идеология и культура: что в них может сближать и отдалять народы” объединены конкретные исследования по отдельным субъектам Российской Федерации и таким актуальным культурным “маркерам”, как язык, религия, историческая память, выступающая в виде мифосимволической системы.

Этническая граница в психологии людей представлена в публикациях, составивших заключительный раздел книги. Взаимодополняющая характеристика общей ситуации представлена в двух главах: “Этническая граница в представлениях титульных национальностей республик Российской Федерации” и “Этническая граница глазами русских в республиках и областях Российской Федерации”. С распадом Советского Союза трансформация идентичностей народов России происходит через изменение их внутренней иерархической структуры.”Место “советского человека”, когда-то главной “идеологической “ категории в структуре групповой социальной идентичности, в первой половине 90-х годов заняла этническая принадлежность. В изменяющемся российскос обществе этническая принадлежность оказалась наиболее доступной и актуальной формой групповой психологической консолидации в условиях социальной неопределенности... Проявляется эта тенденция в первую очередь у титульных народов республик Российской Федерации, выступая как бы компенсацией расщепленной и потерявшей прежнюю значимость общегражданской идентичности.”(6, с.273).

Во второй половине 90-х годов значимость этничности в структуре социальных идентичностей для титульных народов Саха (Якутии) и Северной Осетии – Алании не стала не менее актуальной, чем четыре года назад и осталась практически на прежнем уровне (13-14%). В то время как в более благополучном, с точки зрения межличностных отношений, Татарстане можно отметить тенденцию снижения актуализации этничности у татар. Это подтверждает вывод о том, что актуализация этничности коррелирует с уровнем межэтнической напряженности в каждой республике. Считая “нормой” этничности позитивную идентичность, то есть соотнесение позитивного образа собственной этнической группы с позитивным ценностным отношением к другим этническим группам в качестве основных видов трансформации этничности можно выделить этническую индифферентность, гипоидентичность (этнонигилизм) и гиперидентичность (этноэгоизм, этноизоляционизм и национальный фанатизм)..Повышение гиперэтнических реакций среди русских во второй половине 90-х годов при сравнительной стабилизации и даже снижении роста этничности у титульных народов становится одним из способов самозащиты русских в Северной Осетии – Алании и Татарстане.

В Саха (Якутии) рост гиперэтнических реакций остается все же характерным в первую очередь для титульного населения, хотя гиперэтнические тенденции среди русских этой республики, так же как и в других республиках, стали более интенсивными, хотя в целом не достигли аналогичных показателей титульного населения. “Это показывает, что этническая принадлежность для них пока не несет той высокой значимости, которую она имеет для титульных народов. В целом русские республик стремятся в первую очередь сохранить свой социально-профессиональный статус, устоявшуюся разделенность сфер занятости и поэтому демонстрируют более высокий уровень этнической толерантности. В результате среди русских этнически интолерантных лиц в среднем по всем опрошенным в 1994 г. было в полтора раза меньше, чем среди титульных народов республик. Но это объясняется, как считает исследователь, не столько терпимостью как неким качеством национального характера, сколько следованием социально-политической ситуации. Терпимость выступает как защитный механизм, когда русским в целях адаптации приходится стремиться к пониманию интересов титульных народов”(6, с.282).

Согласно данным опросов 1994, так и 1997 гг., наиболее толерантная атмосфера межнационального взаимодействия сложилась в Татарстане, где, несмотря на тщательно разработанную национальную идеологию и сеть общественно-политических движений национальной ориентации, попытка гражданской консолидации оказалась наиболее успешной. В меньшей степени такая ситуация характерна и для Якутии, сложнее всего она в Туве. Характерно, что в Оренбургской области, не обладающей, в отличие от Якутии и Татарстана, собственной национальной государственностью, установки национального самосознания русских проявлены на уровне соответствующих установок русских республик. Доля оценивающих межнациональные отношения как напряженные и “на грани столкновения” составляют 14,9%, А этноаффилятивная тенденция (потребность в принадлежности к этнической группе) – на уровне 40%.

Усиление установок этнического самосознания русских оценивается как реакция на оживление этнического фактора в стране в целом, на ухудшение социально-экономических условий жизни людей РФ, на “взрыв этничности” титульных народов в государствах нового зарубежья и республик РФ, а не на усиление восприимчивости людей к идеям тех или иных течений русского национализма. Об этом свидетельствует слабая поддержка русскими в республиках и областях идей русского национализма. По данным опроса 1997 г. доля русских, выразившая к ним позитивное отношение составила от 10,4 до 12% в Якутии и исследуемых областях РФ, в Татарстане – 5,7% (6, с.306).

Во вторая книге подводятся итоги исследований, выявивших роль и значение политических представлений и ценностей, которые могут выступать в роли этнических разграничителей-маркеров, поскольку вокруг них концентрируется этническая солидарность, подчас более массовая и мощная, чем та, которая обеспечивается культурными символами. Одной из таких ценностей являлся суверенитет республик, представления о самоопределении народов в виде государственности. Соответственно, в центре внимания данного исследования такие политические факторы как принципы государственного строительства, ценность государственности, суверенитета, методы решения противоречий между центром и теми субъектами Федерации, которые были объектом изучения и первой части исследования.

Помимо анализа общих вопросов национальной политики в России (7), развитие российского федерализма выдвигает на повестку дня особые задачи разграничению предметов ведения и полномочий межу федеральными органами власти и органами власти субъектов Федерации. Даже самый беглый обзор и анализ содержания более чем 20-ти договоров, заключенных к осени 1996 г. между Российской Федерацией, с одной стороны, и 9 республиками и 14 областями (субъектами РФ), с другой стороны, свидетельствует о недостаточном, по мнению одного из ведущих в нашей стране специалистов по межнациональным отношениям М.Н.Губогло, внимании, уделяемом в этих документах этническому фактору, особенно в его мобилизованных формах, т.е. в программах и деятельности национальных движений.

В Пермской области, где в настоящее время проживает в общей сложности более 100 национальностей, при подавляющем большинстве русского населения, в 1991 г. в составе.Администрации был создан специальный Отдел по координации социально-культурной сферы и национальных проблем (ныне Отдел социальных вопросов), позднее внутри него был выделен специальный сектор по национальным вопросам, который, опираясь на крупные научные центры города – Пермский государственный университет, Пермский государственный технический университет, Пермский государственный педагогический университет и др., – уже в следующем году сформулировал концепцию, а на ее основе разработал целевую комплексную Программу поддержки развития национальных культур народов Прикамья.

Для реализации Программы в 1993 г. под председательством главы администрации области, курирующем гуманитарные вопросы, был сформирован Координационный совет по национальным вопросам, в который помимо специалистов администрации вошли ведущие разработчики Программы, а также представители национальных культурных центров, районных администраций, где значительную долю составляют коми-пермяки, татары, башкиры, марийцы, удмурты и другие народы (5, c.22).

Круг вопросов, охватываемых Координационным советом, включает ежегодный анализ межэтнических ситуаций в различных районах области, при участии Совета неоднократно проводились и финансировались специальные социологические исследования (“Религиозные исследования в Прикамье в конце 80-х – начале 90-х гг.”-1993 г.; “Проблемы национальных отношений в условиях перехода к рынку (региональные особенности)-1993-94 гг.”).

Во время сбора материалов по теме “Характеристика этносоциальных процессов в Пермской области в условиях перехода к рынку”(1993-1995) сотрудники Института этнологии и антропологии РАН обратили внимание на проработанность Координационным советом многих вопросов политики в этой области. Важным результатом совместной работы исследователей и представителей администрации области стала подготовка публикации имеющихся документов и материалов, по своему значению не ограничивающихся пределами Пермской области. В первую очередь из них могут быть названы “Концепция возрождения и развития народов Прикамья”, “Целевая комплексная программа поддержки развития национальных культур народов Прикамья” и ряд других, построенных не по принципу принадлежности народов к той или иной языковой семье, а по принципу совместного проживания на единой территории. Это выгодно отличает Пермский опыт от аналогичных программ, разработанных на федеральном уровне, но построенных на этноязыковой основе.

Кроме того, как отметил М.Н.Губогло, в отличие от проекта федерального закона “О принципах разграничения предметов ведения и полномочий между органами государственной власти Российской Федерации и органами государственной власти субъектов Российской Федерации”, в котором не нашлось места для оценки роли этнического и этнокультурного факторов, в Пермско-Коми-Пермяцком договоре особо выделены две нормы. Согласно одной из них, “Коми-Пермяцкому автономному округу обеспечивается представительство в органах государственной власти Пермской области”, а согласно второй, – “Коми-Пермяцкий автономный округ утверждает и содержит за счет средств округа полномочного представителя при администрации Пермской области” (5, с.11).

В других работах исследователя, составивших тематический раздел “Формирование российской государственно-гражданской общности” в фундаментальной публикации “Языки этнической мобилизации” (3) помимо объективных факторов и механизмов этнической мобилизации, рассматриваются коллизии, возникающие при приобретении и функционировании (идентификации) этнической и гражданской идентичностей. Для постсоветской этнополитической ситуации, как считает автор, характерно укрепление тесной связи между этнической и гражданской идентичностями, происходящее, как ни парадоксально, на фоне системного кризиса российской государственности и надлома многих сторон российской цивилизации.

В современной зарубежной литературе при анализе соотношения этнической и гражданской идентичности акцент часто смещается с гражданской на политическую идентичность.”Между тем первые признаки и тенденции подъема этнического самосознания были тесно связаны с проблемами построения гражданского общества и формирования гражданской идентичности. Взаимосвязь этих двух категорий напеременно подчеркивалась в популярных документах народных фронтов республик Прибалтики, Белоруссии, Молдовы и других бывших союзных республик СССР” (3, с.739).

В федеративном государстве, каким является Россия, согласно ее конституции существуют республики со своими конституциями и другими атрибутами государственности..Все граждане России обретают общероссийское гражданство и гражданство республики проживания, что зачастую создает немало коллизий.

Так, опрос молодежи весной 1997 г. в 16 столицах республик Российской Федерации показал, что особые трудности возникают у современной молодежи в связи с их гражданской идентификацией, то есть с определением и самооценкой значимости республиканского и общероссийского гражданства.”Полностью и в значительной степени считают себя гражданами своей республики 91,3% молодежи, относящей себя к титульной национальности данной республики... В отличие от титульной, для русской молодежи более приоритетным является быть гражданином России. Общероссийское гражданство полностью и в значительной мере значимо для 87,6%русской молодежи (3,с.745). Вместе с тем одинаково важными были признаны обе гражданственности: и республиканская и общероссийская для 71,1% титульной и 64% русской молодежи. Это, по заключению автора, обнадеживающий уровень взаимной толерантности.

Важно учитывать при этом, что поляризация гражданства молодежи имеет серьезные региональные различия. В 12 столицах из 16 этническое самосознание титульной молодежи является более актуализированным, так как превосходит по силе своего проявления самосознание русской молодежи, в том числе особенно заметно – в 1,5 – 1,7 раза – в Нальчике, Владикавказе, Казани и Якутске. Соответственно столицы этих четырех республик- Кабардино-Балкарии, Северной Осетии, Татарстана и Якутии – можно считать регионами повышенного риска возникновения межэтнических противоречий на почве самоопределения молодежи по линии республиканской – общероссийской гражданственности. К полярным столицам – наименьшего риска – относятся Ижевск, Йошкар-Ола, Саранск, Чебоксары, где интенсивность проявления национального самосознания титульной и русской молодежи приблизительно одинакова и типологически сходна.

Показателем тесной взаимосвязи между гражданской, языковой и этнической идентичностями стали события, связанные с введением нового “космополитического” паспорта, в котором отсутствовала графа о национальной принадлежности. В октябре-ноябре 1997 г. негативное отношение к новому паспорту было выражено в столицах целого ряда республик. Требование сохранения в паспорте графы для записи национальной (этнической) принадлежности, а также требование предусмотреть в паспорте гражданина республики запись на двух государственных языках воспринимается идеологами национальных движений в республиках как защитная мера против русификации, ассимиляции, как правовая основа сохранения гражданской, языковой и этнической идентичностей.

Автор констатирует, что раскол в восприятии двух форм гражданства – республиканского и общероссийского – существует не только в умах и в представлениях молодежи, но и в официальных республиканских документах. Так, все конституции республик РФ, за исключением Конституции Чеченской Республики, содержат нормы о том, что граждане данной республики являются одновременно и гражданами Российской Федерации. Данное состояние не именуется двойным гражданством, но фактически признается таковым при различии формулировок и редакционных несовпадений в его определении.

Это явление автор объясняет сильным давлением на процесс законотворчества в ряде республик со стороны этнических лидеров национальных движений, особенно в то время, когда они находились в зените своей этнополитической деятельности. Вместе с тем преобладающей тенденцией в строительстве института республиканского гражданства становится приближение к общегуманитарной норме правового равенства граждан независимо от их этнической принадлежности, не исключая принадлежности к так называемой титульной национальности. Эта формула принята, в частности, авторитетным в России политиком, Президентом Республики Татарстан М.Шаймиевым, определяющим страну как полиэтническое и поликультурное сообщество, в котором приоритетным является гражданство, а не этническая принадлежность. Симбиоз двух форм идентичности – этнической и гражданской – и дает то, что автор называет российской государственно-гражданской общностью.

ПРИЛОЖЕНИЕ (3, с.811-815).

РОССИЙСКАЯ АКАДЕМИЯ НАУК ЦЕНТР ПО ИЗУЧЕНИЮ МЕЖНАЦИОНАЛЬНЫХ ОТНОШЕНИЙ СЕРИЯ “НАЦИОНАЛЬНЫЕ ДВИЖЕНИЯ В СССР И В ПОСТСОВЕТСКОМ ПРОСТРАНСТВЕ”

Ответственный редактор серии: М. Н. ГУБОГЛО..В серии опубликованы:
1. Что делать? В поисках идей совершенствования межнациональных отношений в СССР. – М., 1989. – 295 с.
2. Гражданские движения в Латвии. – М., 1990. – 248 с.
3. Гражданские движения в Таджикистане. – М., 1990. – 212 с.
4. Гражданские движения в Белоруссии. – М., 1991. – 325 с.
5. Гражданские движения в Кыргызстане. – М., 1991. – 315 с.
6. Русское дело сегодня. – Т. I. Память. – М., 1992. – 263 с.
7.Губогло М. Энергия памяти. – М.,1992. – 128 с.
8-9. Губогло М.Н., Червонная С.М. Крымскотатарское национальное движение. Том I. История. Проблемы. Перспективы. – М., 1992. – 330 с. – Том II. Документы. Материалы. Хроника. – М., 1992. – 340 с.
10. Крымскотатарское национальное движение. – Том III. 1991-1993 годы. – М., 1996. – 329 с.
11. Крымскотатарское национальное движение. – Том IV. Червонная С.М. Возвращение крымскотатарского народа: проблема этнокультурного возрождения. – М., 1997. – 318 с.
12-14. Этнополитическая мозаика Башкортостана. Очерки. Документы. Хроника. – Том I. Контуры этнополитической ситуации в очерках и законодательных актах. – М., 1992. – 302 с.; Том II. Башкирское национальное движение. – М., 1992. – 342 с.; Том III. Векторы этнополитической ситуации в документах и материалах. – М.,1993. – 340 с.
15. Гражданские движения в Литве. – Том I. Червонная С.М. Молодой “Саюдис”. – М., 1993. – 286 с.
16-19. Дагестан: этнополитический портрет. Очерки. Документы. Хроника. – Том I. Этнополитическая ситуация в очерках и документах государственных органов. – М., 1993. – 361 с.; Том II. Этнополитическая ситуация в очерках и документах Съезда народов Дагестана, многонациональных партий, движений и религиозных организаций. – М., 1994. – 312 с.; Том III. Этнополитические организации и объединения. – М., 1995. – 299 с.; Том IV. Этнополитические организации и объединения. – М., 1995. – 263 с.
20. Конфедерация репрессированных народов Российской Федерации. 1990-1992. Документы. Материалы. – М, 1993. – 293 с.
21. Общественные движения в Мордовии. Документы. Материалы. – М., 1993. – 281 с.
22-23. Переломные годы. Том I. Губогло М.Н. Мобилизованный лингвицизм. – М., 1993. – 302 с.; Том II. Языковая реформа-1989. Документы и материалы. М., 1994. – 320 с.
24. Язык и национализм в постсоветских республиках. – М., 1994. – 216 с.
25-26. Кабардино-Балкария. Этнополитическая ситуация. – Том 1. М., 1994. – 243 с.; Том II. – М., 1994. – 311 с.
27-28. Эстония. Контуры этнополитической эволюции. 1988-1993 г. Очерки. Документы. Материалы. – Том 1. – М., 1994. – 245 с.; Том II. – М., 1994. – 268 с.
29-30. Узбекистан: Этнополитическая панорама. Очерки. Документы. Материалы. – Том 1. – М., 1994. – 318 с.; Том II. – М., 1995. – 19 с.
31. Таболина Т.В. Возрождение казачества. 1989-1994. Истоки. Хроника. Перспективы. – Том I – М., 1994. – 720 с.
32. Реабилитация народов и граждан. 1954-1994 годы. Документы. – М., 1994. – 304 с.
33-34. Штрихи этнополитического развития республики Коми. Очерки. Документы. Материалы. – Том 1. – М., 1994. – 313 с.; Том II. – М., 1997. – 316 с.
35. Комарова Г.А. Хроника межнациональных конфликтов в России. 1991 год. – М., 1994. – 196 с.
36. Комарова Г.А. Хроника жизни национальностей в СССР. 1990 год. – М., 1996. – 258 с.
37. Комарова Г.А. Хроника жизни национальностей накануне распада СССР. 1989 год. – М., 1997 – 322 с.
38-39. Калмыкия: Этнополитическая панорама. Очерки. Документы. Материалы. – Т.1. – М., 1995. – 276 с.; Т. II. – М., 1996. – 364 с.
40. Бушков В.И., Микульский Д.В. “Таджикская революция” и гражданская война (1989-1994 гг.). – М., 1995. – 310 с.
41-43. Национально-культурные автономии и объединения. Историография. Политика. Практика. Антология. – Т. I. – M., 1995. – 316 с.; Антология. – Т. II. – М., 1995. – 317 с.; Антология. – Т. III. – М., 1995. – 300 с..
44-46. Северная Осетия: Этнополитические процессы 1990-1994 гг. Очерки. Документы. Хроника. – Т.1 –. М., 1995. – 296 с.; Т. II. – М „ 1995. – 272 с.; Т. III. – М, 1995. – 261 с.
47. Губогло М.Н. Развивающийся электорат России. Этнополитический раурс. Т. I. Истоки. – М., 1996. – 376 с.
48. Развивающийся электорат России. Выборы – 93. – Т. 11. – Вып 1. – М., 1996. – 300 с.
49-50. Развивающийся электорат России. Выборы – 95. Т. III. Вып.1. – М., 1996. – 300 с.; Т.III. – Вып.2. – М., 1996. – 314 с.
51-52. Пробуждение финно-угорского Севера. Национальные движения Марий Эл. – Т.1. – М., 1995. – 326 с.; Т. II. – М., 1996. – 324 с.
53. Абхазский узел. Документы и материалы по этническому конфликту в Абхазии. – Вып. II. – М., 1995. – 371 с.
54. Дашдамиров А. Национальная идея и этничность. – 1996. – 55 с.
55-56. Амелин В.В., Торукало В.П. Оренбуржье в этнополитическом измерении. – Т.1. – М., 1996. – 247 с.; Т. II. – М., 1996. – 265 с.
57. Торукало В. Нация: история и современность. – М., 1996. – 320 с.
58-59. Межэтнический мир Прикамья. – Т.1. – М., 1996. – 215 с.; Т.11. – M., 1996. – 229 с.
60-62. Многонациональный Одесский край: образ и реальность. Документы. Очерки. Материалы. – Т.1. Этнополитическая модернизация. – М., 1997. – 313 с.; Т.II. Этнополитическая стратификация. – М., 1997. – 280 с.; Т.III. Этнополитическая мобилизация. – М., 1997. – 272 с.
63. Ресурсы мобилизованной этничности. – Москва-Уфа, 1997. – 380 с.
64. Амелин В. Вызовы мобилизованной этничности. Конфликты в истории советской и постсоветской государственности. – М., 1997. – 320 с.
65-66. Непризнанная республика. Очерки. Документы. Хроника. Документы государственных органов Приднестровья. – Т.1. – М., 1997. – 292 с.; Т.II. – М., 1997. – 228 с.
67. Становление государственности Адыгеи. Очерки и документы этнополитической истории (1990-1995 гг.). – Т.1. – М., 1997. – 412 с.
68. Федерализм власти и власть федерализма / Отв. ред. М. Н. Губогло. – М., 1997. – 878 с.
69. Сафин Ф. Принципы этнополитической истории Башкортостана. – М.,1997. – 321 с.
70. Лежава Г.П. Между Грузией и Россией. Исторические корни и современные факторы абхазо-грузинского конфликта (Х 1 Х-ХХ в.). – М.,1997.- 380 с.
71-73. Суверенный Татарстан. Автор-составитель Д. М. Исхаков. Документы. Материалы. Хроника. – Т.1. Суверенизация и движения к национально-культурной автономии. – М., 1998. – 280 с.; Т.II. Современный национализм татар. – М., 1998. – 292 с.; Т. III. Модель Татарстана. – М., 1998. – 304 с.
74. Ислам и этническая мобилизация: национальные движения в тюркском мире./ Составитель С. М. Червонная. Под редакцией М. Н. Губогло. – М., 1998. – 456 с.
75. Полякова Т.М. Менталитет полиэтнического общества (Опыт России) / Под редакцией М.Н. Губогло. – М., 1998. 424 с.

C ПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

1.Ассиметричная федерация: Взгляд из Центра, республик и областей / Амелин В.В., Ахметов Р.Г., Бравин А.Д. и др.; Авт. проекта и отв. ред. Дробижева Л.М.; Ин-т этнологии и антропологии РАН. – М.: Изд-во Ин-та социол. РАН,1998. – 203 с. – (Этнич. и адм. границы: факторы стабильности и конфликтности: Междунар. н.- и. проект; Кн.2).
2. Боришполец К., Ружинская Т., Степанова Т. Политическое будущее России в свете тенденций этнонационального развития / Моск.гос. ин-т междунар. отношений.
3. Губогло М.Н. Языки этнической мобилизации. – М.: Школа “Языки русской культуры ”, 1998. – 816 с.
4. Здравомыслов А.Г. Межнациональные конфликты в постсоветском пространстве. – М.:Аспект-пресс, 1997. – 286 с. – Библиогр.: с.277-283.
5. Межэтнический мир Прикамья: Опыт этнополит. деятельности Администрации Перм. обл. / РАН. Центр по изуч. межнац. отношений Ин-та этнологии и антропологии им.Н.Н.Миклухо-Маклая., Администрация Перм.обл.; Сост.: Боев В.С., Белоусова В.В., Сергеева С.В. и др.; Отв. ред. Дубова Н.А. – М.: Старый сад, 1996. – Т.1. – 215 с.; Т.2 – 229 с.
6. Социальная и культурная дистанция: Опыт многонациональной России / Амелин В.В., Анайбан З.В., Бравин А.Д. и др.; Авт. проекта и отв. ред. Дробижева Л.М.; Ин-т этнологии и.антропологии РАН. – М.: Изд-во Ин-та социол. РАН,1998. – 385 с. – (Этнич. и адм. границы: факторы стабильности и конфликтности: Междунар. н.-и. проект; Кн.1).
7. Тишков В.А. Очерки теории политики и этничности в России. – М.: Русский мир, 1997. – 532 с.
8. Stavenhagen R. Ethnic conflicts and nation-state. – L. etc.: Macmillan, etc., 1996. – XII,324 p. – Bibliogr.: p.311-317.
9. Tishkov V. Ethnicity, nationalism and conflict in and after the Soviet Union / PRIO, UNRISD. – L. etc.: Sage, etc.,1997. – XV, 334 p. – Bibliogr.: p.299-318.

Т.Б.Уварова

С.А. Арутюнов
"СССР : жизнь после смерти"
(Рецензия)

СССР: ЖИЗНЬ ПОСЛЕ СМЕРТИ A.M.Khazanov: After the USSR: Ethnicity, Nationalism, and Politics in the Commonwealth of Independent States. Madison, 1995. 312 p. V.A.Tishkov. Ethnicity, Nationalism and Conflict in and after the Soviet Union: the Mind Aflame. L., 1997. 334 p.

С интервалом менее чем полтора года, независимо друг от друга в разных концах земного шара вышли в свет две книги с очень похожими названиями, одного формата и почти одинакового объема, посвященные этническому фактору в формировании постсоветского социально-политического пространства. Автор одной из них, А.М.Хазанов, ныне профессор Висконсинского университета (Мэдисон, США), долгие годы был научным сотрудником Института этнографии АН СССР (ныне Институт этнологии и антропологии РАН); В. А.

Тишков – автор другой книги – также давнишний сотрудник, а ряд последних лет директор этого института. Таким образом, оба ученых имеют сходный научный опыт, что, впрочем, не делает эти книги в чем-либо дублирующими друг друга: на 90% они являются взаимодополняющими и должны стоять рядом на книжной полке любого эксперта по проблемам постсоветской истории и политологии Евразии. При этом осмелюсь утверждать, что автор, не обладающий опытом многих лет работы в ИЭА РАН (ИЭ АН СССР), головном исследовательском учреждении советской этнографической науки, не был бы способен написать на должном уровне труд на подобную тему. Попытки уже были, и их результатом явились для своего времени очень неплохие книги, но ни одна из них не может быть сопоставлена по своей значимости и глубине охвата с трудами А.М.Хазанова и В.А.Тишкова 1. В то же время следует отметить, что обе рецензируемые книги не были задуманы как всеохватывающие. В их вводных разделах речь действительно в той или иной мере идет о процессах, развертывавшихся на всей территории СССР. Однако основной их объем посвящен ограниченному кругу регионов и этносов, причем опять-таки, не сговариваясь, авторы сделали очень похожий выбор. Треть книги А.М.Хазанова посвящена Средней Азии, Казахстану, Якутии, туркам-месхетинцам и чеченскому кризису. Треть книги В.А.Тишкова – Средней Азии и Казахстану (с особым разделом об Ошском конфликте), ингушско-осетинскому конфликту и, разумеется, чеченскому кризису. Проблемы стран Закавказья, Балтии, Украины и Молдовы, республик Волго-Уральского региона затрагиваются в обеих книгах неоднократно, но без выделения в особые разделы.

В обеих книгах имеется довольно обширная библиография: 20 с. у В.А.Тишкова, 27 с. у А.М.Хазанова. Любопытно, что несмотря на сходство темы, цитируемая литература, кроме некоторого числа книг и статей, ставших уже классическими (вроде “Ethnic Groups and Boundaries” Ф. Барта и тому подобных работ), в двух списках почти не повторяется, авторы на 90% опираются на разный круг печатных источников. Конечно, библиографические списки явно не исчерпывают всю литературу, проработанную ими; есть много конкретных фактов, почерпнутых из небольших публикаций, которые в списки не попали. И все же представляется, и это часто видно из текста, что основная, наиболее существенная информация помимо статистических данных получена авторами не из книг и статей, а из встреч, бесед, интервью с широким кругом экспертов, ученых, общественных и политических деятелей и просто рядовых представителей различных этносов СНГ, хотя, по-видимому, чаще в Москве или Петербурге, нежели на их собственной этнической территории. У В.А.Тишкова к этому добавляется личный опыт участия в политико-административном процессе, позволяющий ему видеть многие проблемы как бы изнутри аппарата, и о котором он повествует с подкупающей прямотой и откровенностью.

Сходна и внутренняя структура рассматриваемых книг. Обе они распадаются на три примерно равновеликие части: 1) общая обзорная часть, 2) разбор конкретных локальных случаев и 3) заключительная часть (эти части отчетливо выделены у В.А. Тишкова и подразумеваются у А.М.Хазанова; кроме того, заключение у А.М.Хазанова относительно краткое и значительная доля третьей части книги занята приложениями).

Общая часть книги А.М.Хазанова состоит из трех глав: 1. Распад СССР: национализм во время и после перестройки (1985- 1992). 2. Поэзия и проза пост-тоталитаризма (бывший СССР в 1985-1994). 3. Этнические меньшинства, тоталитаризм и демократия. А.М.Хазанов сосредоточивает свое внимание на конкретном анализе этнических отношений в поздние годы существования СССР и в первые годы после распада, сравнительно мало уделяя его.теоретическим постулатам. Однако в целом можно видеть, что автор почти во всем принимает теоретические посылки Э.Геллнера, расходясь с ним только в некоторых частностях (так, на наш взгляд, он правомерно считает, что Э.Геллнер переоценивал размах различий между бюрократической и технократической частями советской и постсоветской управленческой верхушки) (с. 73). Пожалуй, самой теоретически важной (и верной) фразой в тексте А.М.Хазанова является утверждение: “В любом конкретном случае в этничности можно найти и примордиалистскую, и инструменталистскую, и конструктивистскую сторону” (с.108). Будучи в основном примордиалистом, т.е. убежденным в том, что этнос существует и в виде объективной реальности, а не только мысленной конструкции в сознании отдельных индивидов, я вижу в таком подходе (пусть простят мне читатели мой неуклюжий каламбур) гораздо больше конструктивности, нежели в настойчивом упоре В.А.Тишкова на примат конструктивизма, красной нитью проходящем через всю его книгу, или, скажем, в абсолютизации инструментализма у Ф. Барта.

Фактический анализ и предыстории нынешних этнических конфронтаций, и их текущего хода, проделанный А.М.Хазановым, можно назвать блестяще беспощадным. Прежде всего, нигде еще не была столь убедительно показана назойливо русификаторская политика советского режима всех послевоенных десятилетий (а по существу даже с конца 1930-х годов) – ущемление национальных языков (сравнительно сдержанное и завуалированное в союзных республиках, но совершенно беспардонное в автономиях), политика заселения русскими переселенцами национальных окраин, пренебрежительное отношение этих переселенцев к местному населению, к его языкам и культуре, политика превращения экономики окраин в зависимые придатки экономики основного пояса русских областей, шовинистическое истолкование истории, где русские политики и военные, как правило, восхвалялись, а их противники шельмовались как реакционеры и предатели, и многое другое, из-за чего все нерусское население СССР не могло не ощущать себя, хотя по-разному и в разной степени, так или иначе ущемленным национальным меньшинством, и лицемерность лозунга “дружбы народов” прекрасно осознавалась отнюдь не только националистически настроенными диссидентами, и даже не только национальными интеллигентами, но и самыми широкими народными массами.

Однако и нарисованная А.М.Хазановым картина все же недостаточно полна. “Дружба народов” была нередко фальшива, спору нет. Но дружба людей разных национальностей была реальностью. Огромное число смешанных браков может быть принято за одно из статистически измеримых выражений реального интернационализма, межэтнической толерантности, гуманности межчеловеческих отношений, характерных для бытового уровня жизни советского общества и 1930-х, и 1940-х, и даже 1960-х годов. И в начале Великой Отечественной войны, когда в Среднюю Азию хлынул поток беженцев из оккупированных районов, и в конце ее, когда туда же стали прибывать эшелоны репрессированных народов, местные жители – узбеки, казахи, киргизы – сплошь и рядом делились последним куском хлеба с этими обездоленными людьми, невзирая на этнические и культурные различия, не во имя официальной политики партии и правительства, а часто вопреки ей. А в 1956-1957 гг., когда репрессированные кавказцы возвращались к себе на родину, разве не помогали им обустраиваться в разоренных очагах их русские соседи, друзья и побратимы? Многие люди старшего и даже среднего поколения могут рассказать на эту тему немало трогательных историй из собственной жизни. Впрочем, немало таких же трогательных историй, ставших, увы, достоянием истории, могут рассказать и старожилы Мостара и Сараева. Как произошло, что искренняя и преданная дружба людей уступила место межобщинной ненависти, почему тот самый знакомый мне азербайджанец, который еще в 1986 г. доверял своему соседу-армянину больше, чем родному брату, в 1988 г. перестал здороваться с ним, а в 1990 г. поднял против него оружие, – это сложный вопрос, но это – именно то, что произошло, и сказать об этом было бы нужно. Равно как и о том, что один из самых распространенных в интервью ответов, который дает обычно русский человек по вопросу об этнических отношениях, – “Мне все равно, какой он нации, главное, был бы человек хороший”.

Можно сделать еще несколько замечаний. Многое, сказанное А.М.Хазановым о пренебрежительном, оскорбительном отношении русских (“русскоязычных”) переселенцев к местной культуре и языку, справедливо. Но справедливость требует сказать, что в основном это проявлялось в поведении недавних переселенцев. Как правило, чем дольше прожил данный человек и его семья в среде местного народа, тем выше его уважение к местному языку и культуре. Несколько утрируя, можно даже сказать: пренебрежение к местным народным.традициям – это интегральная часть советской, номенклатурной ментальности; уважительность и доброжелательность к ним – во многом часть наследия народной и интеллигентской ментальности дореволюционной России.

И второе, что А.М.Хазанов в принципе не отрицает, но, пожалуй, несколько недооценивает, – это то, что местные, национальные партийно-бюрократические верхушки в плане культурно-языкового русификаторства, борьбы против народных традиций, особенно духовных и религиозных, могли быть и были “католичнее папы Римского”; это, кстати, отмечал уже В.И.Ленин 2. Однако они отнюдь не были интернационалистами на деле, они прежде всего радели о своих этнически лимитированных кланово-корпоративных интересах, и русские в Грузии, в Армении, в Узбекистане, даже в Кабарде задолго до распада СССР нередко ощущали себя национальным меньшинством в том смысле, что перспективы их социальной мобильности, получения хорошей работы и образования, предоставления льгот, защищенности от бюрократическо-полицейского произвола были, как правило, намного хуже, чем, при прочих равных условиях, для представителей титульной национальности. Другое дело, что для представителей “третьих” национальностей – армян или осетин в Грузии, турок, уйгуров или корейцев в Средней Азии и т. д. – они подчас могли быть еще хуже. Но утверждать, что повсюду в СССР русский человек был в лучшем положении, чем человек коренной национальности, было бы глубоко неверно. Опять-таки А.М.Хазанов этого и не утверждает, но и не отмечает того, что именно в этом – существенное отличие “советского империализма” от дореволюционного “царского империализма”, отличие, которым нельзя пренебрегать.

Я осмелюсь утверждать также, что в первое десятилетие Советской власти, в 1920-е годы, еще доминировали в национальном вопросе идеалы и мифологемы европейской социал- демократии. Они были отброшены партийной верхушкой уже в 1930-е годы, и сталинизм был их прямой противоположностью, но их инерция была настолько велика, что сохранялась во многом и в 1980-е годы. Вряд ли распад СССР осуществился бы так легко, не будь в Конституции СССР изначально заложена казавшаяся многие десятилетия чисто бутафорской статья о праве на выход из СССР.

Не случайно до Великой октябрьской социалистической революции 1917 г. (далее – ВОСР), за вычетом Польши, ни одна нерусская территория России не ставила вопроса о выходе из единого государства. Почему? Наверное, прежде всего потому, что преимущества, потенциалы и перспективы русского рынка, русской экономики, русской культуры и науки были столь явны, столь далеко превосходили местные возможности каждой отдельной этнической территории, что отказываться от них никому всерьез не хотелось. Лишь когда большевики и начатая ими ВОСР создали отчетливую угрозу смерти рынка, развала экономики, деградации культуры и науки, тогда и обозначились националистические, местнические, областнические сепаратистские тенденции. В дальнейшем национальное строительство на местах, при всей своей преднамеренной однобокости, успешно создавало иллюзию экономической и культурной самодостаточности всех союзных и многих автономных республик. Напротив, уродливая общесоветская экономика и сверхидеологизированная общесоветская культура не обладали и малой долей той привлекательности, которая имелась в дореволюционной русской экономике и культуре. Понятно, что в 1990-1991 гг., с углублением кризиса СССР, в республиках росло желание “отскочить” от России, как от тонущего корабля, росла надежда, что в отдельности им будет лучше, хотя на деле именно Россия сумела хотя бы частично сохранить свой потенциал, тогда как даже Украина и Казахстан вышли из СССР с огромными потерями, а Грузия и Таджикистан оказались на грани полного коллапса. Лишь страны Балтии, несомненно, в целом выиграли от выхода из СССР, и А.М.Хазанов четко объясняет, почему. Если в странах Балтии, как в Чехии, Польше или Венгрии, прогрессивным силам удалось провести реальные антикоммунистические революции, вышвырнуть номенклатуру с ее властных позиций, то в других странах СНГ, как в Сербии или Румынии и особенно в России, никакой революции не произошло. “Новый” правящий класс (или слой) – это в основном (в провинции нередко почти всецело) все та же номенклатура, даже не всегда считающая нужным какое-либо косметическое обновление (с.91). Поэтому здесь вполне реально формирование авторитарных режимов с националистической идеологией и лишь некоторыми элементами рыночной экономики (с. 92). Надо сказать, что такие режимы уже в основном сформировались или интенсивно формируются в большинстве государств Средней Азии и Закавказья, но по этому же пути движется и Россия. Во всяком случае Егор Яковлев, ныне главный редактор “Общей газеты”, видимо, знает, о чем говорит, когда пишет (“Известия” от 8 августа 1997 г.), как о само собой разумеющемся тривиальном факте, что “современное.развитие России привело к криминальному государству, к глубокому социальному расслоению, к ликвидации демократических идеалов, к деградации всех авторитетов”. Однако и в криминальном государстве, особенно если оно полиэтнично, возможны разные варианты: и жесткое доминирование одной силы, одной группировки, и договоренность о разделе прерогатив и сфер влияния между рядом иерархически соподчиненных группировок, в том числе и этнически оформленных. А.М.Хазанов правильно пишет (с. 110), что при столь различных этничностях, как чукчи и татары, черкесы и тувинцы, ханты и якуты, не может быть единой формулы для всех, а только лишь процесс договоренностей, учитывающий специфику интересов каждого этнического меньшинства. “Однако российское руководство, видимо, держится иного мнения. Новая Российская конституция похоронила федеративный договор, по которому автономные республики Российской Федерации получили ряд государственных прерогатив” (с. 111). Несомненно, федеральное правительство хотело бы забрать сейчас назад все, что вынуждено было отдать республикам в форме двусторонних договоров и прочих соглашений. Однако сделать это будет нелегко, и чем больше власти центра (и представляемые ими интересы олигархических компрадорских финансовых группировок) будут усердствовать в этом направлении, тем большие потрясения в форме этнических конфликтов могут ожидать Россию в будущем. Есть только один способ избежать этих потрясений или по крайней мере смягчить их, и отчасти он апробирован в США в форме так называемой “политики аффирмативных действий”: как пишет А.М.Хазанов (с. 110), “прагматические соображения политической стабильности часто указывают на желательность определенной степени отхода от принципа всеобщего равенства для всех граждан данного государства”, “и даже многие западные демократии не возводят в абсолют принцип всеобщего равенства, и предоставляют определенные преимущественные права этническим меньшинствам, включая их права на некоторые территории”. Это в сущности те же социал-демократические подходы, которые реализовывались в СССР 1920-х годах (о чем А.М.Хазанов не упоминает), но ожидать возврата к ним в России “дикого капитализма” не приходится. В последних строках этого раздела А.М.Хазанов пишет: “Мне очень хочется думать, что хотя пока это более пожелания, чем научный прогноз, все же пост-тоталитаризм в бывших коммунистических странах окажется просто переходным этапом к либеральной демократии, и что возникновение гражданского общества в конечном счете снимет напряженность в межэтнических отношениях” (с. 112).

Как я мог неоднократно наблюдать, еще больше так хочется думать множеству либерально-демократических коллег А.М.Хазанова на Западе, более чем склонных принимать желаемое за действительное (от чего сам же А.М.Хазанов на страницах своей книги неоднократно предостерегает). Да и нам, конечно, хочется думать так же, очень хочется, да, увы, не можется.

Переходя к рассмотрению соответствующих, т.е. вводных,разделов книги В.А.Тишкова, отметим одно ее существенное отличие от книги А.М.Хазанова, отличие, которое вообще характерно для книг и статей российских авторов в сравнении с трудами их западных коллег и которое можно определить как большую публицистическую эмоциональность. Этого качества стараются избегать на Западе; в России его не избегают и не стесняются. Это не делает русские труды лучше или хуже западных: это просто делает их другими. Книга А.М.Хазанова почти не содержит призывов; пожалуй, единственное, к чему он призывает в более или менее эксплицитной форме, это не слишком предаваться эйфорическим иллюзиям насчет российской “демократии” и будущности ее “реформ”. У В.А.Тишкова призывов и предложений значительно больше.

С одним весьма важным призывом-предложением мы сталкиваемся еще до введения в предварительной заметке “Титулы, имена, категории”. В.А.Тишков настаивает и, на наш взгляд, вполне справедливо, на различении этнонимов и политонимов, этнонаций и политонаций, согражданств и этносов. Не одно и то же русские и россияне, казахи и казахстанцы, и В.А.Тишков предлагает и в английском тексте проводить различие между Rossian – российским и Russian – русским.

В целях научной терминологической корректности это предложение следует всячески поддержать. Однако в какой мере оно существует в общественной реальности? Выделяет ли обыденное сознание живущего во Франции араба какие-либо “францийские” ценности или достижения, отличные от просто французских, несущих на себе неоспоримую печать и франкоязычности, и франкоэтничности? Различает ли живущий в Казахстане русский человек казахские и казахстанские, русские и российские ориентиры и явления? И не ощущается ли им.практически все российское включенным в этническое русское, а все специфически казахстанское – как сущностно прежде всего этнически казахское?

Это примеры этнически обусловленного отторжения, неприятия политонациональных категорий в силу их восприятия как сущностно этнонациональных. Но можно привести и примеры позитивного отношения, и более или менее полного приятия. Я никоим образом не склонен идеализировать этнополитическую ситуацию и общую атмосферу царской России конца XIX – начала XX в. Но по мере все более глубокого осмысления ее истории сегодня представляется, что привычный штамп “тюрьмы народов” по отношению к ней должен быть пересмотрен. Российская империя была все же не столько тюрьмой, сколько общежитием народов, со своими как положительными, так и отрицательными чертами, но в целом для своего времени общежитием относительно удовлетворительным. Этнически нерусская интеллигенция в ней была еще немногочисленна, но она уже имелась. При этом ее представители (например, Ованес Туманян, Георгий Габашвили, Чокан Валиханов, Коста Хетагуров, Николай Катанов, Гомбожап Цыбиков и др.), будучи яркими представителями армянской, грузинской, казахской, осетинской, хакасской, бурятской интеллектуальности и культуры, по своему основному культурному тезаурусу, по владению выразительными средствами русского языка, по своим духовным ориентирам были стопроцентными русскими (именно русскими, а не “российскими”) интеллигентами, ни в чем не уступавшими интеллигентам русской этнической принадлежности.

Этим, между прочим, они резко отличались от интеллектуальной элиты Финляндии, Царства Польского и прибалтийских губерний. Лишь немалое время спустя после ВОСР стало возможным появление новой когорты национальной интеллигенции, мало или недостаточно сопричастной русской культуре (“общесоветская” культура, будучи во многих аспектах скорее пропагандистским инструментом, нежели резервуаром духовности, эту утерю эффективно восполнить не могла).

Неоднократно в книге В.А.Тишкова высказывалась мысль, что в разжигании межэтнической вражды и кровопролитных конфликтов огромная доля вины ложится на национальную интеллигенцию, в том числе творческую, которая вместо того, чтобы продолжать “ставить великолепные шекспировские трагедии” (с. XIV), занялась безответственным мифотворчеством, а кончила отдачей приказов об убийствах с применением самого современного оружия. В.А.Тишков призывает эту интеллигенцию к покаянию, к переосмыслению своей роли в межэтническом процессе, к осмысленным и ответственным миротворческим действиям. Это правильно и благородно, но, видимо, реально бесперспективно.

Как правильно отмечает автор, тоталитарная инерция порождает новый тоталитаризм группового мифа и ни один этнограф не осмелится выступить против него. Я хорошо помню, какому шельмованию и бойкоту сам подвергался в Армении в 1988-1991 гг. за частичное несогласие с тактикой комитета “Карабах” (позднее – АОД) и за совет не спешить с выходом из СССР. Но иногда и В.А.Тишков не вполне прав в своей критике: так, цитируя слова бывшего президента Армении Л.Тер-Петросяна “...право нации на самоопределение есть абсолют: если народ решил взять свою судьбу в собственные руки, ничего, включая насилие, не сможет повернуть вспять этот процесс”, он говорит, что “подобный тезис лишен всяких научных оснований”. По-моему, данный тезис научен ничуть не менее, чем утверждение, что вода кипит при 100 ° С: по крайней мере, практика его неизменно подтверждает.

С тем, что на национальной интеллигенции лежит немалая доля вины и за поспешные, непродуманные, нецивилизованные действия по расформированию Советского Союза, и за разжигание русо- и ксенофобных настроений в народных массах родных этносов, и в итоге – за бесчисленные вспышки этнических конфликтов разного масштаба, от простых “мордобитий” на танцплощадке до полномасштабных этнических войн, к сожалению, нельзя не согласиться. К некоторым приведенным у В.А.Тишкова далеко не самым одиозным примерам псевдопатриотической писанины, под которой бездумно подписываются не только дилетанты, но и вполне респектабельные ученые (у В.А.Тишкова названы М.Д.Лордкипанидзе, В.Хамицев, А.Балаев), можно добавить не десятки, а сотни имен авторов совершенно ненаучных статей, брошюр и книг практически в любой бывшей автономной или союзной республике (на этот предмет можно отослать читателя к работам В.А.Шнирельмана) 3. Однако следовало бы более ясно указать, что поток подобной литературы в немалой мере провоцируется порой бестактными, а порой и прямо злонамеренными высказываниями русских авторов – также нередко вполне уважаемых ученых и интеллектуалов, например В. И. Козлова.

Речь идет отнюдь не только об антисемитских высказываниях (здесь как раз критика В.А.Тишкова и в адрес Л.Н.Гумилева, и его эпигона И.Шишкина, и других авторов вполне.бескомпромисна), но и о высокомерных рассуждениях о правомерности или неправомерности исторических и территориальных “претензий” казахов, украинцев, татар и других этносов, действующих на национальную интеллигенцию как красная тряпка на быка. Несомненно, менно национальная интеллигенция в значительной мере ответственна за создание той параноидальной атмосферы вокруг разгоревшихся конфликтов, которая не позволяет даже наиболее трезвым и ответственным политикам вступить на путь компромиссов, ибо это становится для них равносильным самоубийству. Э.А.Шеварднадзе говорил об этом В.А.Тишкову лично (с.14), а я добавил бы сюда кампанию, которая в 1997-1998 гг. была развязана в Армении против Л.Тер-Петросяна и привела к его отставке, едва он заикнулся о возможности компромисса в Карабахском вопросе.

И все-таки В.А.Тишков преувеличивает роль национальной интеллигенции в создании как самих этносов, так и конфликтов между ними. Нельзя считать, что грузинское групповое самосознание было создано интеллигентами в XIX в. – оно существовало уже в XI в., равно как и претензия на общенародную роль грузинского (картульского) языка, хотя до сих пор разные этнографические группы грузин говорят на целом ряде очень разных языков и диалектов. Что же касается межэтнических конфликтов, даже если представить, что каким-то чудом вся творческая интеллигенция единодушно встала бы на позиции гуманизма, интернационализма, космополитизма и дружбы народов, собственные народы отвернулись бы от нее, как в свое время отвернулась основная масса немецкого народа от антифашистов. Массы все равно пошли бы за лидерами из числа отставных военных, полукриминальных нуворишей и перекрасившейся партноменклатуры, выражавших и озвучивавших инстинкты этих масс: в общем-то нормальные для каждого этноса инстинкты этнического самосохранения и расширенного самовоспроизводства, которые, однако, уже не только не сдерживались оковами тоталитарной дисциплины, но и бесконечно разжигались иллюзорными перспективами бесконтрольной “прихватизации” обманчиво бесхозного добра.

Я не знаю, кто из националистических лидеров, стоящих у власти или находящихся в оппозиции, интеллектуалов или партфункционеров, реально верит в те громкие лозунги, которые они провозглашают в своих речах и брошюрах. Более того, я убежден, что сознательно и подсознательно мотивацией их действий, впрочем, как и действий подавляющего большинства политиков общероссийского, федерального уровня, служат личное честолюбие, властолюбие, элементарная корысть и шкурные интересы, а отнюдь не любовь к родине или забота о благе народном. В.А.Тишков, конечно, прав, когда говорит, что многих конфликтов можно было бы избежать, приняв Дж.Дудаева с должным почетом в Кремле или предоставив республиканским лидерам по персональному самолету. Забавно и поучительно читать его рассказы об удовлетворенности М.Снегура приемом в доме для высокопоставленных иностранных гостей или о том, как В. Лихачев в свободное от отстаивания независимости Татарстана время зондирует почву, нельзя ли устроиться послом России куда-нибудь в Европу.

Увы, европейских посольств на всех не напасешься, и Д.Завгаеву пришлось довольствоваться Танзанией. Но дело в том, что даже если бы Дудаева удалось как-то подкупить, он кончил бы там же, где и Завгаев – в кресле посла и на помойке истории, а кресло Дудаева занял бы Басаев, которого уж заведомо не подкупишь. К забавным историям В.А.Тишкова я мог бы добавить десятки других о том, как пламенные националистические лидеры, едва попав в США в составе какой-нибудь делегации, первым делом пытались разузнать, нельзя ли здесь в каком-либо качестве остаться, если не насовсем, так хоть на время. Некоторым это даже удалось, и они сегодня живут в США, перебиваясь случайной работой, благополучно забытые на родине, где их нишу давно уже заняли новые лидеры. Конечно, подкуп – мощное оружие, но даже стоя на конструктивистских позициях, покупать надо не конструктора, а конструкцию, ибо, будучи единожды сконструирована, она начинает жить своей, не вполне зависимой от конструкторов жизнью.

В этом плане двусторонние договоры Центра и субъектов Федерации могут многое дать, и наоборот, их невыполнение или расторжение может быть чревато большими опасностями. Можно лишить Ингушетию привилегий оффшорной зоны, можно предательски заманить в Москву и арестовать ингушского министра, можно саботировать выполнение договоров с Татарстаном или Якутией, но что это даст в перспективе? Ведь обманутыми и оскорбленными окажутся не только президенты Аушев, Шаймиев, Николаев, но и ингушский, татарский, якутский народы, и народы сделают свои выводы о невозможности какого-либо доверия Москве, как сделал их однозначно и, видимо, окончательно чеченский народ. Политика “аффирмативных действий” в США по сути не что иное, как подкуп агрессивного меньшинства,.но несмотря на все свои недостатки и издержки, она достигает цели – помогает поддерживать межрасовый и межобщинный мир. Подкупить меньшинство рядом привилегий в конце концов дешевле, чем усмирять его бомбами, облавами и фильтрационными концлагерями. Эту идею, хотя и в сдержанной форме, как мы видели выше, проводит А.М.Хазанов, и нечто похожее мы находим и в заключительной главе книги В.А.Тишкова. К сожалению, то, что постепенно становится ясным наиболее информированным и дальновидным из наших ученых, все еще не может пробить себе дорогу в сознание наших твердолобых законодателей. Во всяком случае, описывая судьбу проекта закона о нацменьшинствах (подготовленного под руководством, как пишет В.А.Тишков, “амбициозного, но плохо образованного Николая Медведева”), автор не считает аргументом против принятия закона перспективу неопределенно долгого роста списка “малых народов”, хотя и говорит, что предостерегал Рамазана Абдулатипова от “опасности” смены “общеаварского” самосознания андо-цезских народов на андийское, цезское и т. д. – именно ради положенных малым народам льгот (с.62).

Откровенно говоря, я не вижу, в чем здесь опасность. Думаю, что можно лишь приветствовать появление письменности, литературы, образования на андийском, цезском, бежтинском и любом другом дотоле бесписьменном языке. И что плохого в том, что к числу народов России прибавились нагайбаки Южного Урала или сойоты Бурятии? Этим народам нужна дополнительная помощь государства в развитии их культуры, но она нужна и самим бурятам, татарам, башкирам, аварцам – всем, кто в свое время, уступая грубой силе или надеясь на лучшее будущее, вошел в семью народов России. Та или иная форма аффирмативных действий должна распространяться если не на все 18% нерусского населения, то по крайней мере на все диаспоризованные или находящиеся в меньшинстве эндемические народы России, как распространяется она практически на все небелое меньшинство населения США – это цена гражданского мира в многонациональной стране. К сожалению, этого не понимают не только большинство “амбициозных, но плохо образованных” законодателей, но и те немногие из них, которые хорошо образованы, а потому еще более амбициозны. Даже самые прогрессивные и безусловно либерально-демократически ориентированные деятели центра, как я неоднократно имел возможность убеждаться, склонны видеть в политике аффирмативных действий и льгот для меньшинств всего лишь попытку утвердить “захребетное право” национальных территорий (округов и республик) жить за счет “оброка” с “русских” областей. Создается впечатление, что есть некая фатально непроходимая пропасть между русской национальной ментальностью, отчасти деэтнизированной, но неистребимо государственнической, и гиперэтнизированной ментальностью всех прочих народов бывшей империи, от караимов и энцев до башкир и украинцев. Или, используя терминологию самого В.А.Тишкова, русские более склонны видеть себя как “политонацию”, а все прочие – только как “этнонацию”. Отсюда, кстати, и берет начало нелепый термин “лицо кавказской или среднеазиатской национальности”, вызывающий такое раздражение у адыгов и лезгин, не понимающих, почему их валят в общую кучу с чеченцами и азербайджанцами. Призвать к покаянию национальную интеллигенцию небесполезно. Но почему бы не начать с покаяния русской интеллигенции и русского истэблишмента и не покаяться в молчаливой, а то и громкой поддержке незаконно установленного в центральной России полицейского режима великорусского апартеида, больно бьющего отнюдь не по этномафиозным заправилам, у которых всегда все “схвачено”, а именно по простым законопослушным гражданам? Почему бы не покаяться в нескончаемых поборах и вымогательствах, в грубейших нарушениях конституционных прав российских граждан, в ужасах фильтрационных лагерей, в мародерстве солдат российских войск и в мздоимстве российских пограничников, в самочинных казачьих самосудах и во многих других проявлениях “молодой российской демократии”, о которых я знаю отнюдь не понаслышке, а по опыту моих абхазских и дагестанских, осетинских и армянских, бурятских и якутских коллег, студентов и аспирантов?

Эти мои полемические замечания, высказанные не столько по позиции В.А.Тишкова, сколько по существу затронутых им проблем, не умаляют, а подчеркивают ценность вводных разделов его книги. Здесь объективно и ярко отражены перипетии формирования окончательной этноадминистративной структуры СССР, причем показано, что основную роль в этом процессе играли не соображения этнической консолидации, а факторы текущей политики. Очень ценны также во многом уникальные данные о попытках сохранения реформированного СССР в 1990-1991 гг. К сожалению, приводя таблицу о результатах референдума по сохранению СССР от 17 марта 1991 г., В.А.Тишков воздерживается от их анализа. Между тем ясно, что хотя наибольшее число голосов “против”, (28%), было на Украине (республики Балтии и Закавказья не.участвовали), все же в основном от 20 до 30% голосов “против”, поданных в разных регионах России, принадлежали именно этническим русским (несомненно, наиболее образованной части населения), тогда как среднеазиатские избиратели на 95% голосовали за Союз. Совершенно исключительный интерес представляют сведения за тот короткий период, когда автор занимал министерский пост по делам национальностей (в 1992 г.). Несомненно, следует согласиться с его формулировкой “трех основных тенденций”, определяющих развитие национального вопроса в современной России. Одна из них – тенденция “не-русского национализма”, которая несколько ослабла в последнее время, но которую В.А.Тишков, на наш взгляд, все-таки несколько недооценивает. Вторая – растущая тенденция унитаризма и “державничества” (или “государственничества”, что по сути одно и то же) среди политиков центра и в ряде русских областей. И наконец, третья тенденция – общая слабость демократических институтов многонационального государства.

Небольшой раздел “Территория, ресурсы и власть” (с. 68- 83) В.А.Тишков посвятил собственно экономическим мотивациям националистических установок. На мой взгляд, этого недостаточно, но мы расходимся в этом вопросе с автором: я продолжаю стоять на позициях экономического детерминизма, а В.А.Тишков решительно склоняется к отказу от приоритета любого отдельного фактора. Тем не менее раздел этот важен и познавательно ценен, хотя в нем рассматриваются такие разные мотивации, как локальный и центральный контроль над ресурсами (включая топливно-энергетические), экономическая выгода versus экологическая опасность разработки сырьевых месторождений, разрушение природной среды гидро- и ядерными электростанциями, взаимоотношения земледельцев с кочевыми и отгонными скотоводами, отходничество на строительные “шабашки” из трудоизбыточных регионов Кавказа и элементарный грабеж или захват жилых домов “этнического врага”. Но все это в конце концов – вопрос передела собственности на ресурсы и имущество, он заслуживал бы более подробного рассмотрения, но, повторяю, и то немногое, что здесь упомянуто, имеет немалую познавательную ценность.

Перейдем к разбору региональных разделов обеих книг. Среднеазиатская ситуация А.М.Хазанову хорошо знакома, он изучил ее в деталях, и в этих деталях основная ценность данного раздела книги. В общем содержание раздела соответствует его заголовку “Средняя Азия на пути из второго в третий мир”. Действительно, правление Каримова в Узбекистане существенно не отличается от правления Сухарто в Индонезии, а для действий Туркменбаши Ниязова нетрудно подыскать близкие по своему трагикомизму аналогии во многих “новых независимых государствах” Африки. Впрочем, “второй мир” и до распада СССР был типологически гораздо ближе к третьему, чем к первому (вспомним крылатое выражение “Верхняя Вольта с ракетами”). Так что советское наследие, практически целиком вынесенное в новое “независимое” состояние, лишь придает некоторое тональное своеобразие этим странам в общем какофоническом концерте “третьего мира”. Сам термин “третий мир” тоже следует оставить в обиходе, ибо КНР явно остается бастионом второго (Вьетнам, Лаос, Северную Корею и Кубу здесь рассматривать не будем).

Несколько особое положение занимают относительно более либеральные режимы Киргизстана и Казахстана. Рассмотрение последнего выделено А.М.Хазановым в особую главу. Своеобразие его создается не в последнюю очередь этническим составом населения страны, где казахи составляют чуть больше 40%, а русские лишь ненамного меньше; правда, это соотношение постепенно меняется в пользу казахов, хотя и не очень быстро.

В.А.Тишков, в частности, считает, что казахи в своем государстве уже составляют более 50% населения. “Русские уезжают” – так называется подзаголовок к этому разделу его книги. Но дело не только в процентах: разные этнические группы в регионе занимают разные социально-профессиональные ниши. В руках коренного населения сосредоточены гуманитарная культура, с одной стороны, и наименее квалифицированный сельскохозяйственный труд – с другой. Индустриальные профессии, труд, требующий знания точных и естественных наук, – это сфера занятости в основном пришлого населения. Если это население будет не расти, а все более уменьшаться, а экономическое развитие будет требовать роста числа все более квалифицированных работников, занятых в индустриальном производстве (включая добывающие отрасли), эту потребность будет трудно удовлетворить даже при наличии большой безработицы среди как русского, так и титульного населения – во многие профессии последнее еще не готово пойти. С другой стороны, как указывает В.А.Тишков (с.123), многие русские хотели бы работать в сфере обслуживания, в торговле, в малом бизнесе, но ощущают, что их перспективы уступают таковым у титульного населения. Кроме того, автор считает, что.растущая исламизация общественной жизни и слабое знание приобретающих все большее значение местных языков тоже действуют на русское население как выталкивающие факторы.

Поэтому, хотя субъективно большинство русских в Средней Азии хотело бы остаться и приспособиться к новым условиям и требованиям жизни, отъезд их, видимо, будет продолжаться. Но характерно, что подавляющее большинство желающих остаться хотело бы иметь двойное гражданство, и еще большая их доля ощущает в качестве родины не данную страну Средней Азии, и не Среднюю Азию в целом, и не Россию, а СССР. СССР как понятие страны, Родины, общества, несуществующее уже в политико-географической реальности, продолжает существовать в душах людей, которые в нем родились и выросли. Это поколение людей – люди с несуществующей родиной в сердце. Вопрос в том, не будет ли новое поколение подрастающих среднеазиатских русских людьми, лишенными родины вообще.

В небольшой главе, посвященной Якутии, А.М.Хазанов анализирует политические отношения между властями республики и федеральным центром и между якутской и не- якутской (т. е. в основном русской) частями населения. Несмотря на очень сильное якутское самосознание, ущерб, понесенный якутской нацией от долгой русификации, остается непреодоленным. Хотя значительная часть властных позиций остается в руках якутов, все же их экономическое благополучие несопоставимо с объемом богатств, изымаемых из их страны в виде золота, алмазов и т.д. в пользу федерального центра. Доля русского населения до последнего времени продолжала расти, причем это в основном временные жители, хищнически относящиеся к стране и ее ресурсам. При населении чуть больше 1 млн. человек число временных мигрантов, прошедших через Якутию в 1959-1989 гг., превысило 4 млн. человек ! А.М.Хазанов рассматривает также проблемы духовного возрождения якутского народа, неоднозначность восстановления шаманизма, проблемы малых народов Якутии, прежде всего эвенов, и др. Он приходит к заключению, что хотя пока в Якутии господствует мирная обстановка, тем не менее мир этот хрупок, а обострение межэтнической ситуации в Якутии тяжело отзовется во всей Сибири.

Отдельные главы посвящены положению турок-месхетинцев как одного из беззаконно репрессированных и не реабилитированных народов и чеченскому кризису. Разбор последнего доведен до конца мая 1995 г. и содержит вполне объективный и верный анализ предыстории и хода конфликта до этого времени. Однако за прошедшие три года в чеченской проблеме было столько нового, что сегодня эти строки кажутся историей далекого прошлого. На деле же это прошлое совсем недавнее, и его действующие лица остаются актерами и на нынешней политической сцене. Это не только А.Масхадов и Ш. Басаев, но, что гораздо важнее и опаснее для нас, россиян, это П.Грачев, С.Степашин, А.Куликов, С.Говорухин и многие другие, неотмываемо скомпрометировавшие себя в ходе чеченской войны фигуры. Так что самым важным и справедливым выводом А.М.Хазанова в этой связи является “вывод, который российские граждане делают сегодня и к которому они привыкли за 70 лет коммунистического режима: у них нет никаких прав, тогда как власти ни перед кем не подотчетны. Маленькая кучка людей среди правящей элиты, сменившая “Капитал” Маркса на денежный капитал, но не желающая поступаться своей политической властью, снова тайно решает судьбы страны, пока общество пассивно сидит в сторонке” (с. 226).

В книге В.А.Тишкова 20 с. (с. 134-154) посвящены Ошскому конфликту между узбеками и киргизами в этнически смешанном регионе на киргизско-узбекской границе, почти 30 с. (с. 154-182) ингушско-осетинскому конфликту (этнической чистке Пригородного р-на Северной Осетии) и 45 с. (с. 182-227) – чеченской войне. Это, несомненно, самые крупные и кровопролитные конфликты на рассматриваемом пространстве, наряду с войнами в Абхазии и Нагорном Карабахе. Первый из них важен для понимания механизмов возникновения и протекания конфликтов вообще, поскольку он единственный, по которому проведено более или менее полное судебное расследование и материалы которого доступны. Они изложены очень подробно, что дает возможность показать социальное лицо и психологию участников, их осознаваемую мотивацию, роль таких факторов, как транспорт и рельеф местности, сексуальную сторону поведения участников (изнасилование или почти что ритуальное сексуальное унижение представителей “противника”), роль этнической мифологии и т. д. На примере событий в Ошской области В.А.Тишков моделирует грамматику этнического конфликта вообще и делает это очень поучительно и убедительно. В главе, посвященной этнической чистке Пригородного р-на от ингушей, наибольшую ценность представляет показ того, как власти, однозначно встав на позиции поддержки осетинской стороны, вместо гашения конфликта всячески способствовали его доведению до трагического конца. Наконец, в анализе.чеченского конфликта В.А.Тишков детально разбирает все факторы, приведшие к его возникновению, и опять-таки, на мой взгляд, данные говорят о том, что материальные, экономические причины сыграли важнейшую роль в разгорании конфликта, хотя, разумеется, психологические, исторические, социальные, культурные факторы тоже имели большое значение. Показательно, что, пожалуй, менее всего повлияли на ход конфликта религиозные факторы, хотя многим и хотелось бы представить чеченскую войну как “джихад” против неверных и как проявление столкновений христианской и исламской цивилизаций. Анализ В.А.Тишкова убедительно показывает, что именно Чечения стала театром этого самого страшного в постсоветское время внутрироссийского конфликта не в силу каких-то особых свойств чеченского народа, а в силу стечения ряда обстоятельств, побудивших федеральные власти занять самую непримиримую и самую неразумную из всех позиций, возможных в то время по отношению к Чечении.

В заключение попытаемся поразмыслить над правомерностью заголовка этой статьи: жив ли СССР после того, как он юридически перестал существовать? Клич “СССР умер – да здравствует СССР !” звучит отнюдь не только в коммунистических манифестациях, он звучит и в ширящейся постсоветской ностальгии огромных масс людей, для которых конкретное снижение уровня жизни гораздо существеннее, чем абстрактная свобода совести или передвижения. Он проявляется и в той симпатии, с которой столь разные деятели и силы относятся к идейно нелепому, экономически разорительному и политически опасному союзу с лукашенковской Белоруссией, союзу, на который, пока еще только в форме фарса, левачествующие парламентарии пытаются нацепить атрибутику и символику “возрождаемого” СССР.

Таджикистан фактически уже является российским протекторатом: как отмечает А.М.Хазанов, без русских войск, по мнению многих, нынешнее правительство не продержалось бы и пары дней. Угроза исламского фундаментализма может подтолкнуть к более близкому сотрудничеству с Россией и авторитарные (по существу уже тоталитарные) режимы Узбекистана и Туркменистана. Армения геополитически обречена быть союзницей России: по разным причинам вряд ли смогут всерьез дистанцироваться от России и Грузия и Азербайджан. Мне кажется, А.М.Хазанов недооценивает исламско-фундаменталистскую опасность. Может быть при относительно высокой модернизованности и урбанизованности мусульманских народов б. СССР фундаментализм не столь уж опасен для самих этих народов, но для власти номенклатуры он очень опасен. А власть номенклатуры – это и есть реальная власть почти во всех новых независимых государствах юга б. СССР (кроме Армении) и почти во всех “суверенных” республиках Российской Федерации. Кстати сказать, элита последних (не исключая и Чечению) скорее всего приветствовала бы воссоздание СССР, если бы имела шанс войти в него в качестве союзных, а не автономных республик.

Конечно, СССР в прежнем виде никогда восстановлен не будет, как не будут восстановлены СФРЮ или Британская империя. Только лукашенковский режим готов к слиянию с Россией в полуедином государстве, причем и он сохранит за собой свое место в ООН, занятое еще в сталинские времена. Но большинство жителей Белоруссии и не противопоставляют себя русским по принципу дихотомии “мы-они”, что их и отличает от нерусскоязычных жителей других новых независимых государств. Однако политическое, экономическое, военное (но скорее всего не культурное) влияние России имеет немалые шансы на укрепление во всех странах СНГ, кроме Молдовы и Украины. Относиться ли к этой перспективе с ужасом или с надеждой, это уже дело личных вкусов и предпочтений. Что же касается Молдовы и Украины, то, невзирая на их раздираемость внутренними противоречиями (или может быть именно в силу этого) их эвентуальная эволюция в сторону балтийской модели отнюдь не исключена.

Существеннейшей компонентой советскости (евразийскости, как некоторой тени оной) всегда был и антивестернизм, антиатлантизм и целый букет сопряженных и коррелированных анти-измов, которые не будем здесь перечислять, не говоря уже об их анализе. Прелюдия и апогей коллапса СССР были своего рода карнавалом проатлантизма или антиантивестернизма, временем недолгой полной открытости и радостного братания с Западом.

Сегодня, кроме некоторого наигранного и неприятного амикошонства в адрес “друга Гельмута” и “друга Билла”, от карнавала не осталось и горстки конфетти. Запад злоупотребил наивностью нашего былого братания. Он поступил с Россией беспощадно, как с основным противником, наголову разгромленным в ходе третьей (“холодной”) мировой войны. Конечно, А.М.Хазанов прав в том, что действительно наивно было ожидать стомиллиардных вливаний в экономику.реформируемой России (с. 83). В какой-то мере понятно и то, что страны Запада, получив практически все уступки от ввергнутой в разруху России, ни на йоту не пожелали поступиться своими национальными интересами. Но вряд ли разумно понимать эти интересы так узко и недалеко, как это делают наши западные “партнеры”. И уж совсем неразумно подвергать Россию и русских, и без того болезненно воспринимающих свое национальное унижение все новым унижениям и оскорблениям. Здесь и грубый нажим по поводу вполне законных торговых сделок с Индией, Ираном, Кипром, и “антидемпинговая” дискриминация, и высокомерная позиция западных (американских, французских, английских, норвежских, польских и Бог весть еще каких) консульских, полицейских, судебных, административных и всяких прочих служб по отношению к простым российским гражданам. Эту позицию я не могу определить иначе как “презумпцию прокаженности”; я испытал ее и на собственном опыте, и на опыте многих моих друзей и коллег – журналистов, ученых, художников, публицистов и т. д. Понять эту презумпцию можно – тут и “русская мафия”, и “русская проституция”, и “русский СПИД”, и “русские нелегалы”, и т.д. Но беда в том, что криминалу она, по большому счету, не помеха, зато больно бьет именно по тем категориям людей, которые как раз и занимают ключевые позиции в формировании общественного мнения.

А мнение это, как и следовало ожидать, становится все более антизападным, антиантлантическим, а стало быть, все более просоветским. При этом нет особой разницы между взглядами этнических русских и нерусских в России, так как “презумпция прокаженности” распространяется на всех россиян, да и, пожалуй, на всех “СНГовцев”. В разных странах СНГ есть свое разочарование в своих кумирах (например, у тюркских народов – в Турции), но разочарование как таковое – повсеместно. Все более интенсивное нарастание не просто обывательской ностальгии, но и более глубокой и серьезной идейной советскости большинства россиян не может не иметь своим следствием еще одного явления. При всей куцести и дефективности российской квазидемократии сегодня она все же на несколько порядков ближе к эталонам западной либеральной демократии, чем то, что можно наблюдать в Грузии, Армении, Киргизстане, не говоря уж об Азербайджане, Узбекистане или Туркменистане. Но каждый шаг вперед по пути реинтеграции стран СНГ, или, что одно и то же, по пути усиления влияния России в “новых независимых государствах”, будет сопровождаться тенденцией к некоторому выравниванию уровня либеральности и демократичности в этих странах. При этом, безусловно, такое выравнивание будет происходить не за счет подтягивания авторитарных режимов к российскому уровню – авторитарные режимы на это не способны. Зато в силу действия элементарной энтропии будет происходить “снижение планки” в России к уровню, более близкому к нормам авторитарных режимов. Это, несомненно, гораздо более легко осуществляемый путь, и некоторые признаки вступления на него мы можем видеть уже сегодня на примере хода недавней российско-белорусской конфронтации по поводу корреспондентов ОРТ. “Реставрация” – вот наиболее распространенное впечатление большинства моих западных коллег, время от времени посещающих Россию и поэтому более отчетливо видящих перемены в нашей жизни, которые мы сами, живущие в России, в силу их постепенности не столь быстро замечаем.

А.М.Хазанов в “Заключении” к своей книге подчеркивает важность различий между авторитарным капитализмом и тоталитарным коммунизмом (с. 231). При тоталитарном коммунизме экономические элиты не имеют самостоятельного существования. При авторитарном капитализме политические элиты должны сосуществовать с экономическими.

Последние могут подкупить первые или инкорпорировать их в себя. В России, как и в некоторых других государствах СНГ, ситуация двояка: отчасти политическая номенклатурно-бюрократическая элита прислуживает интересам компрадорской экономической элиты. Однако отношения двух элит к этому не сводятся: политико- административная элита (чиновничество) имеет тенденцию и к количественному непомерному росту, и к качественному расширению своих аппетитов, и прогрессирующее сращивание обеих элит идет последнее время под явным знаком доминирования чиновничества.

Реинтеграция стран СНГ – так, как она с великим скрипом начинается сегодня и как она, видимо, будет проходить в дальнейшем, конечно, будет соответствовать прежде всего интересам этого чиновничества. Те огромные массы, которые одержимы ностальгией по СССР, конечно, даже при максимальной интеграции не получат того, о чем они тоскуют: не только повышения уровня жизни, но и возврата еще более серьезных потерянных социалистических завоеваний, как-то: всеобщего бесплатного весьма приличного образования, не слишком.качественного, но относительно сносного бесплатного здравоохранения. Господствующие ныне классы, т.е. компрадорская буржуазия и экс-номенклатурное чиновничество, в восстановлении этих ценностей никак не заинтересованы. Даже если, не дай Бог, к власти в России придет КПРФ, произойдет только персональная перетасовка в рамках этих классов, но сами классы, их интересы и ориентации останутся те же (как это бывало в крестьянских революциях средневековья). Но эти же классы (включая и региональные, квазиэтнические элиты на уровне бывших АССР), будучи лишь частично заинтересованы в экономической интеграции, не заинтересованы, как правило, и в дальнейшем этнотерриториальном дроблении, в образовании новых “независимых государств”. Конечно, в процессе экономической интеграции каждый в меру своих сил будет тянуть одеяло на себя, но рвать его на лоскуты вряд ли кто захочет, скорее заметна тенденция залатать кое-какие связи, разорванные ранее.

Компрадорская буржуазия, в общем и целом, по сути своей безэтнична, как безэтничен и переплетающийся с ней криминальный бизнес. Конечно, квазипатриоты считают то и другое филиалом мирового еврейства, но это уж особенность их видения мира. Чиновническая бюрократия тоже в основном надэтнична, хотя иногда и может использовать этнические лозунги. И даже мелкие мафиозные группы, нередко основанные на этническом принципе, работая в основном в диаспоре, конечно, более заинтересованы в интеграции, чем в обособлении своих этнических родин. Но чем явственнее будут обозначаться тенденции реинтеграции, тем больше будет возрастать напряжение в экономически и социально придавленных слоях общества, в этнически осознающих себя массах трудящихся города и деревни, в кругах национальной интеллигенции.

В своем “Заключении” А.М.Хазанов не касается вопросов реинтеграции или реставрации; его книга была издана в 1995 г., когда даже перспективы развития чеченского кризиса были еще неясны. Но он много пишет о том, как трудно найти “решение” национального вопроса. Даже экономическое процветание, реализация правового государства, полная демократизация общественной жизни не всегда способны снять остроту национального вопроса и спасти общество от этнического насилия, хотя и способствуют нередко частичному решению этих задач. Но уж что он показывает совершенно четко, так это то, что “советский”, или “социалистический”, стиль политических действий никогда и нигде не приводил к решению этнических проблем. Он мог временно загнать их в подполье, но этим только обострял их и создавал предпосылки для их самых экстремальных проявлений. Из этого следует, что “постсоветская реставрация советскости”, даже если ее явно наметившиеся тенденции осуществятся в максимально возможной мере, не снимет остроты межнациональных отношений в постсоветском пространстве, а наоборот, их усугубит. Экономическая интеграция стран СНГ не принесет улучшения самочувствия ни 27 млн. русских, находящихся за пределами политических границ России, ни половине общей численности неславянских народов России, находящихся за пределами своих “суверенных” автономий. Бог даст, нам уже не придется видеть вновь таких тотальных этнических чисток, какие происходили в Осетии или Абхазии, не говоря уж об Азербайджане, но, вне всякого сомнения, выжимание славянского населения с большинства территорий с неславянским большинством в тех или иных размерах будет продолжаться, невзирая ни на какую интеграцию.

В отличие от книги А.М.Хазанова в заключительных разделах книги В.А.Тишкова “постсоветской советскости” посвящено немало внимания и места (с. 247 и далее). Отмечая, что все постсоветские государства стоят перед задачей “строительства нации”, он считает, что Россия далеко не самая продвинутая страна на этом пути. В дореволюционной России русскими считались все, кто говорил по-русски и был крещен в православии. По происхождению (или по фамилии) это могли быть и явные немцы, и украинцы, и мордва, и крещеные евреи, и кто угодно еще. Лишь крайние националисты настаивали на том, что истинный русский должен иметь русских предков и фамилию с окончанием на “ов”. После ВОСР, параллельно с зарождением и ростом национального самосознания у чукчей, коми, карачаевцев, даргинцев и др., шло размывание русского самосознания, все более подменяемое “советской” общностью. К этой общности продолжают апеллировать многие маргинальные политические объединения не только в России, но и на Украине и в Молдове, призывающие к восстановлению СССР. Как пишет В.А.Тишков, популярность многих газет и торгово-промышленных марок связана с тем, что они сохранили старые названия, невзирая на их анахронизм: газета “Комсомольская правда”, шоколад “Красный Октябрь” и т. д. Известный политик А.Тулеев пишет, что для 30 млн. таких людей, как он, людей со смешанными корнями, нет полноценной жизни без единства России, Украины, Белоруссии и Казахстана. По мнению В.А.Тишкова, все это вовсе не.политика, а глубинные личностные факторы. Отказаться от “российской имперскости” в пользу Советской Федерации призывают и призывали и многие другие нерусские лидеры, вплоть до Д. Дудаева. Как и во время референдума 1991 г., социологические опросы последних лет показывают, что лишь 20-30% опрошенных оценивают распад Союза позитивно, тогда как негативные оценки доходят до 70%. Притом опять-таки наивысший процент негативных оценок наблюдается не столько среди русских, сколько среди сравнительно малых народов, особенно находящихся в меньшинстве на своей этнической территории или рассеченных новыми государственными границами (башкиры, лакцы, лезгины и т.д.). В.А.Тишков приходит к выводу, что так называемая Советская империя остается и системой таких глубоких интересов большой части нынешней элиты, которые трудно поделить или отменить. Для их девальвации или трансформации потребуется немало времени. Но время это будет продолжать оставаться временем этнической конфликтности.

Как я уже отмечал, книга А.М.Хазанова эксплицитных рекомендаций и рецептов не содержит, и видимо намеренно. У В.А.Тишкова, напротив, они занимают всю последнюю главу (с. 272- 293).

Дав в целом вполне здоровый и глубокий анализ причин и механизмов возникновения этнической конфликтности, В.А.Тишков подробно раскрывает ряд возможных стратегий их предотвращения. К его предложениям следует внимательно прислушаться, так как они отражают немалый личный опыт не просто ученого-исследователя, но и администратора, занимавшегося этими вопросами на практике. Первая его рекомендация – ввести в широкий обиход и публичное обсуждение понятие “гражданской нации” как полиэтнического, плюралистического общества, действующего на данной территории даже при наличии численно и культурно доминирующей этнической группы. Такое понимание – безусловная предпосылка подлинно демократического гражданского мышления. Его формирование, однако, неизбежно будет вызывать противодействие со стороны этой самой доминирующей группы.

Вторая и, безусловно, здоровая рекомендация – перераспределение власти, углубление асимметричного федерализма в России, расширение переговорных и договорных процессов в рамках федерации как по вертикали (центр – автономия), так и по горизонтали (разные автономии между собой). В.А.Тишков считает, что федерация представляет собой плодотворный путь не только для России (где де-юре для большинства групп она уже существует), но и для Украины, Грузии, Узбекистана, Молдовы, Таджикистана, Казахстана, Киргизстана, Азербайджана и даже для Эстонии. Кроме последнего случая, в принципе я готов с ним согласиться. Но готовы ли согласиться с ним власть предержащие перечисленных государств – вот в чем вопрос !

Третья рекомендация – введение официального билингвизма и даже трилингвизма (что уже имеет место в Белоруссии и Киргизстане и дало положительные результаты). Практически это будет означать признание официального статуса за русским языком почти во всех странах СНГ с добавлением таджикского в Узбекистане, узбекского в Таджикистане, украинского в Молдавии. Опять-таки можно предвидеть сильного оппонента такой меры – это титульная интеллигенция в каждом из перечисленных государств.

Еще одна рекомендация – пропорциональная этническая представленность в центральных органах государств и автономий. Этот принцип уже законодательно закреплен, скажем, в Кабардино-Балкарии и Дагестане. Но не приведет ли он к практической непредставленности титульной нации в Хакассии или Карелии? Как воспримут его башкиры, удмурты, буряты? К пропорциональности, безусловно, нужно стремиться, но сами пропорции будут нуждаться в коррекции, которую можно достичь только путем консенсуса или общественной договоренности, но отнюдь не законодательным путем.

Ряд других предложений (поддержка межэтнических коалиций, объединенных иными, нежели этнические, интересами, меры по повышению жизненного уровня этнических сельских анклавов, уменьшение диспропорций в уровне жизни разных этнических групп, защита малых общин, в особенности северных народностей, и т. д.) по существу тождественны политике “аффирмативных действий”, которая с успехом практикуется в США и заслуживает всяческого одобрения, равно как и чрезвычайно важный тезис о развитии и усилении местного самоуправления. Наконец, недостаток места мешает рассмотреть здесь в деталях предложения по оздоровлению ситуации в случае назревающего конфликта и по облегчению выхода из него, но я рекомендовал бы читателям – и прежде всего лицам, наделенным властью, – внимательно ознакомиться с ними..Круг вопросов, связанных с ролью этнических факторов в распаде СССР и с перспективами развития межэтнических взаимоотношений в постсоветском пространстве, поистине безграничен и неисчерпаем, и нет сомнения, что труды, посвященные этой актуальнейшей теме, будут и впредь публиковаться в немалом числе. Однако на сегодня две книги, рассмотренные в этой статье, труды А.М.Хазанова и В.А.Тишкова, столь внешне похожие и столь разные по содержанию, столь удачно взаимно дополняющие друг друга, являются высшим достижением научной политико-аналитической мысли по всему комплексу тем поздне- и постсоветской этнополитической реальности.

Примечания

1. Nations and Politics in the Soviet Successor States. Cambridge, 1993; The Nationalities Question in the Soviet Union. L., 1990; Suny R.G. The Revenge of the Past: Nationalism, Revolution, and the collapse of the Soviet Union. Stanford, 1993.
2. Ленин В.И. Письмо к Троцкому // Полн. собр. соч. Т. 54. С. 329.
3. Shnirelman V.A. Who gets the past? Competition for ancestors among non-Russian intellectuals in Russia. Washington; Baltimore, 1996; Шнирельман В.А. Националистический миф: основные характеристики // Славяноведение. 1995. № 6; его же. Борьба за аланское наследие (этнополитическая подоплека современных этногенетических мифов) // Восток. 1996. № 5; его же. Второе пришествие арийского мифа // Восток. 1998. №1.

С.А.Арутюнов.

ИССЛЕДОВАНИЯ ПО ПРИКЛАДНОЙ И НЕОТЛОЖНОЙ ЭТНОЛОГИИ
(Обзор)

Устранение многочисленных “белых пятен” в этнической тематике в современных условиях потребовало новых оперативных форм научно-исследовательской и информационно- издательской работы. Ин c титут этнологии и антропологии РАН уже с 1990 г. приступил к программе “Прикладная и неотложная этнология”, в которой тесно переплетены и взаимосвязаны фундаментальные исследования и практическое использование их результатов.

Особое внимание в проекте уделяется наиболее актуальным этнонациональным проблемам, таким как межнациональные и межэтнические отношения в России и ближнем зарубежье; вопросы национальной политики, автономий и регионализма в Российской Федерации; направленные социокультурные изменения у народов России.

Программой предусматривались не только проведение исследований, но и оперативная публикация их результатов в виде малотиражного серийного издания “Исследования по прикладной и неотложной этнологии”. В 1991-1992 гг. оно выходило в двух сериях: серия А – “Межнациональные отношения в СССР” и серия Б – “Межнациональные отношения за рубежом”. Позднее, с изменением политических реалий и расширением исследовательской тематики, такое членение не сохранилось.

К концу 1996 г. общее число публикаций по прикладной и неотложной этнологии составило уже сотню выпусков (см. список публикаций). Каждый из них, как правило, представляет собой брошюру объемом 1-2 авторских листа и тиражом 100-200 экземпляров. Некоторые выпуски связаны единством тематики и образуют своего рода “многотомники” (83- 86).

Большая часть авторов публикаций – сотрудники, аспиранты и стажеры Института этнологии и антропологии РАН, т.е. специалисты, располагающие уникальным опытом включенного исследования разнообразных этнических сред и ситуаций. Важную роль в формировании серии сыграли представители региональных научных исследовательских центров, будучи зачастую не только наблюдателями, но и непосредственными участниками событий и обладая наиболее оперативной и детальной информацией о происходящем.

Географически публикации охватывают все основные регионы России – особенно широко представлены автономные республики России на Северном Кавказе, в Урало- Поволжском регионе, а также районы Сибири и Крайнего Севера – и практически все бывшие советские республики, за исключением Армении и Азербайджана. Из зарубежных стран охватываются Индия, Испания, Китай, Мексика, США, Югославия.

Этнополитическая тематика естественно заняла одно из центральных мест в серии работ “быстрого научного реагирования”. Публикации этого круга разноплановы не только по сюжетам, но и по “масштабности”: в одних анализируются общие всесоюзные и всероссийские этнонациональные процессы (12, 33, 91, 105), в других, гораздо более многочисленных, характеризуются конкретные ситуации, в первую очередь, в тех регионах страны, где в последние годы стала складываться во многом иная, чем прежде, картина этнонациональных отношений и их социально-политического оформления.

Первым собственно этнополитическим исследованием общего характера в серии стала публикация В.А.Тишкова “Этничность и власть в СССР (Этнополитический анализ республиканских органов власти)” (12). В исследовании проанализированы с точки зрения этнонационального фактора новые структуры государственной власти, сложившиеся в союзных республиках и автономных образованиях после выборов 1990 г., когда были избраны верховные советы республик, местные советы, а также сформированы исполнительные органы власти. Статья написана на основе главным образом первичных материалов, полученных из Центральной и республиканских избирательных комиссий.

Этнический состав народных депутатов РСФСР, как отметил Тишков, отличался одной важной характеристикой в сравнении с парламентами других союзных республик: при абсолютном большинстве в ВС представителей русской национальности (78,1%) доля русских в депутатском корпусе была меньше их доли (81,5%) в населении республики.

Тот факт, что русские “не перебрали” мест в парламенте, автор объясняет: “а) низким уровнем национализма среди доминирующего народа страны; б) существующей традицией и негласной конвенцией о необходимости представительства автономий в государственных структурах РСФСР прежде всего лицами титульной национальности, что требует отступления от принципа строго пропорционального представительства; в) более активной избирательной.кампанией и более дружной их поддержкой со стороны избирателей в автономных республиках...” (12, с.6).

Выборочный анализ данных по трем автономным республикам – Башкирии, Татарии и Якутии – показал, что в них произошел существенный сдвиг в пользу представительства титульных национальностей, особенно на уровне руководящего состава Советов и правительств республик. Так, в Татарии и Якутии татары и якуты составляли не менее 3/4 председателей советов, а в правительстве Якутии 70% министров – якуты (при их доле в населении республики 33,4%) (12, c.11). Выборы 1990 г., безусловно укрепили политическую власть титульных национальностей в автономиях РСФСР и создали мощную основу на уровне государственных структур для этнонациональных движений в этих республиках.

Во всех союзных республиках представители титульных национальностей получили большинство мест в Верховных Советах, и, кроме РСФСР и Белоруссии, их доля среди депутатов была выше доли в составе населения. Автор считал эти данные свидетельством некоторого роста антирусских настроений в республиках, а также политической апатии и даже бойкота выборов (как это имело место в Латвии и Эстонии) со стороны части русскоязычного населения.

Именно русские (а не группы этнических меньшинств) понесла самые большие потери, и именно за их счет было получено дополнительное представительство титульных народов. Этот факт, по оценке В.А.Тишкова, мог иметь крупные политические последствия в масштабах всей страны, по крайней мере, в виде политической мобилизации и выступлений русскоязычного населения за изменение сложившегося баланса сил в органах власти, и, соответственно, в виде нового раунда межэтнических конфликтов.

Выборы 1990 г., подчеркнул В.А.Тишков в заключение, не только покончили с монополией одной партии на власть и подорвали безграничные полномочия Центра, но и привели к власти новые силы – этническую элиту титульных национальностей, провозгласивших свои собственные программы и лозунги, главными из которых стали борьба за суверенитет, государственную независимость, экономическую самостоятельность, сохранение языка и культурной самобытности. Вместе с тем уже тогда стали очевидны и деструктивные начала “нового демократического национализма”, появившегося на политической арене СССР и угрожавшего, по оценке исследователя, не только целостности страны в целом, но и вспышками этнических конфликтов и насилия в каждой из республик. v С распадом Советского Союза для становления новой российской государственности особое значение приобрели этнонациональные отношения внутри самой России. Даже спустя два года после подписания 31 марта 1992 г. Федеративного договора общественное мнение продолжало видеть в межнациональных конфликтах одну из самых больших угроз сохранению России. Так, в мартовском опросе 1994 г., проведенном по общероссийской выборке Центром социального прогнозирования и маркетинга Российского независимого института социальных и национальных проблем, были получены данные, согласно которым 62,2% опрошенных считали, что развал Российского государства из-за межнациональных конфликтов возможен, 14,2%- отрицали такую перспективу, и еще 14,2% опрошенных затруднились сформулировать свою точку зрения. Преобладающее мнение об особой опасности межнациональных конфликтов для России во многом сложилось, считают исследователи, как реакция на распад СССР, развалившегося под ударами суверенизации составлявших его республик (91, c.5).

Регионами особой напряженности межнациональных отношений на территории России стали наиболее полиэтничные по составу населения Поволжье и Северный Кавказ. Не случайно вышедшая еще в 1990 г. первая публикация серии по прикладной и неотложной этнологии была посвящена национальной ситуации на Северном Кавказе.

Здесь, “на сравнительно небольшой территории в 250 тыс. кв.м контактируют несколько десятков народов и этнических групп, живущих, как правило, в близком соседстве, часто чересполосно. Несмотря на сходство их этнокультурного облика, основные элементы национальной культуры северокавказских народов – языки, культурно-бытовые традиции, поведенческие нормы, особенности этнической психологии – обнаруживают значительную вариативность. В условиях возросшего этнического самосознания местных народов индивидуальные черты национальной культуры всячески поддерживаются и культивируются”, – подчеркивали авторы (1, c.1).

Национально-административная структура Северного Кавказа – четыре автономные республики: Кабардино-Балкарская, Северо-Осетинская, Чечено-Ингушская, Дагестанская – и две автономные области: Карачаево-Черкесская и Адыгейская – не охватывали всего.этнического многообразия региона. Кроме того, имевшиеся формы национальной государственности во многом не соответствовали новому уровню экономического и социокультурного развития, поэтому для многих народов региона вопросы преобразования своих государственных статусов стали важнейшими национально-политическими требованиями.

Последующие исследования этнокультурных и этнополитических процессов в северокавказских автономиях (5, 51, 53, 54), а также обобщившая их публикация (55) в полной мере подтвердили намеченные ранее направления развития межнациональных отношений в Адыгее, Карачаево-Черкессии, Кабардино-Балкарии, Северной Осетии и Дагестане.

Выделение в конце 1990 г. Адыгеи из Краснодарского края и последовавшее провозглашение Республики Адыгея вызвали у ее жителей неоднозначную реакцию, хотя сохранился “определенный баланс во взаимоотношениях двух самых многочисленных народов республики – адыгейцев и русских – и двух наиболее массовых общественно-культурных движений этих народов – “Адыге-хасэ” и казачества” (55, c.8).

Этнополитическая ситуация в Карачаево-Черкессии с начала 1990-х годов во многом зависела от дезинтеграционных процессов, связанных с попытками создания “собственной” национальной государственности населявших ее народов. В этих условиях 28 марта 1992 г. был проведен референдум по вопросу целостности Карачаево-Черкессии. По официальным данным, в референдуме приняли участие 60% населения, из них 76% проголосовали за сохранение целостности республики (55, c.10-11).

Динамика этнополитической ситуации в Кабардино-Балкарии в начале 1990-х годов характеризовалась углублением серьезных противоречий между двумя этносами республики – кабардинцами и балкарцами. Исследователи не исключают возможного в перспективе разделения КБР на Кабарду и Балкарию, что не только не устранит существующие проблемы, но, скорее всего, создаст новые, связанные в первую очередь, с проведением границы между ними.

Развитие общественно-политической ситуации в Северной Осетии начала 1990-х годов протекало под непосредственным воздействием двух факторов – затяжного конфликта в Южной Осетии и прямой конфронтации с ингушами.

В Дагестане, как показал состоявшийся в октябре 1992 г. совместный съезд народных движений и общественных объединений, между национальными организации аварцев, агулов, даргинцев, кумыков, лакцев, ногайцев, табасаранцев, чеченцев-акинцев и некоторых других народов, между ними существовали серьезные программные разногласия. “Все они в основном преследовали специфические национальные цели, заслонявшие по своей актуальности общедагестанские идеи, которые к тому же часто подвергались сомнению и критике” (55, c.20). Важным общим фактором, оказывавшим негативное влияние на формирование национальной политики России на Северном Кавказе, авторы считали недостаточно профессиональный подход к пониманию национальных проблем Кавказа, что проявлялось в незнании истории региона, в непонимании традиционного менталитета местных народов, их психологии.

Стабилизирующую роль в межнациональных отношениях на Северном Кавказе должен сыграть процесс правового оформления взаимоотношений центра и субъектов федерации данного региона. В ходе этого процесса необходимо учитывать любые значимые изменения этнокультурной, а также этнополитической ситуации. Существенно важным представляется также практический переход от жесткого унитаризма, “доставшегося в наследство от советской эпохи, к конкретным шагам по разумной, достаточной децентрализации региональной жизни” (55, c.23).

Новая серия исследований северокавказских автономий была проведена в 1993 г. в рамках российско-американского проекта “Предвыборная и поствыборная ситуация в России – 1993 г.”, охватившего значительную часть субъектов Российской Федерации с их разнообразием социально-экономических, политических и этнических особенностей (74, 76, 78, 82). Пожалуй, с наибольшей обстоятельностью и развернутостью была охарактеризована этнополитическая ситуация в Кабардино-Балкарской Республике. Наряду с данными о партиях, общественно- политических движениях, объединениях и организациях, а также результата выборов, в очерк по Кабардино-Балкарии вошли разделы, как правило, обязательные для этнологической характеристики региона – общие демографические показатели по основным этническим компонентам населения, сведения об этносоциальной и этноязыковой ситуациях в республике, истории ее государственного статуса в составе СССР..Итоги выборов 1993 г. показали, подчеркнул автор, что этнический фактор сыграл в них гораздо меньшую роль, чем в выборах 1990 г. Об этом же свидетельствовали и выборы в Парламент КБР, куда фактически не прошел ни один кандидат из бывших депутатов, кто хоть в малой степени способствовал обострению политической или межэтнической напряженности.

Годы между выборами (март 1990 г. – декабрь 1993 г.) заставили по-новому оценить мир и национальное согласие. “После относительно короткого периода времени, когда отдельные национальные лидеры ратовали за полную суверенизацию республики и решение интересов только собственного народа, порой в ущерб интересам других народов республики, растет понимание невозможности отрыва от России, необходимости решения всех проблем при взаимном уважении всех политических сил и течений” (74, c.17). Стабильность обстановки в Кабардино-Балкарской Республике, которая в регионе Северного Кавказа считается одной из самых спокойных, будет зависеть в будущем от обстановки в самой Российской Федерации.

Выход с небольшим временным промежутком двух серий публикаций по одному и тому же региону позволил детально зафиксировать смену этнополитических ситуаций, оценить достоверность краткосрочных политологических прогнозов, внести в них необходимые коррективы. Сохранение и развитие практики повторных обследований, а также востребованность их результатов в практических целях, может, по оценке исследователей, стать основой действенного мониторинга сложной динамики этнополитических процессов, особенно в тех регионах, где высока вероятность конфликтов на основе межнациональных отношений.

Республики Поволжья также были обследованы в рамках широкого международного проекта “Предвыборная и поствыборная ситуация в России – 1993”, что позволило выявить характерные особенности этнополитических ситуаций в республиках Башкортостан и Татарстан (47, 68, 83, 84, 85, 86), в Чувашии (65, 72), Марий Эл (69), в Мордовии (81), Удмуртии (79), а также на территории проживания народов Коми (73, 106).

Республика Коми как часть региона европейского Северо-Востока при общем сходстве в этнополитическом развитии имела и некоторые отличия от этнополитических ситуаций, сложившихся на территории расселения финно-угорских народов Поволжья. Практически все финно-угорские народы России, за исключением коми-пермяков, в своих национально- государственных образованиях стали фактически “титульными национальными меньшинствами”, что было отмечено на 1 Всероссийском съезде финно-угорских народов в 1992 г. (73, c.10). В этой связи правомерно был поставлен вопрос относительно обеспечения прав титульных национальностей.

В Республике Коми тем не менее также активно обсуждалась идея введения республиканского гражданства, хотя, по мнению авторов очерка, серьезной аргументации в ее пользу пока еще нигде не приводилось. Однако, считали они, введение такого института может разрушить целостность России и поставить значительные группы населения в ущемленное положение.

Европейский Северо-Восток, так же как и ряд других регионов России, традиционно осваивался за счет мигрантов из других регионов страны. Республиканское гражданство, вводя ценз оседлости, сразу же исключит значительную часть активного населения из политической жизни. Под прикрытием “приоритета” коренного населения этнократия получила бы возможность нейтрализовать сильную оппозицию в лице деятельных, социально-мобильных членов общества инонационального происхождения под предлогом их чужеродности и недостаточной включенности в местный социум. “Таким образом, эта идея потенциально таит в себе серьезную угрозу стабильности в ряде национальных регионов России, и, в частности, в Республике Коми” (73, c.11).

Процесс перемещения национальной идеи из культурной области в сферу политики начался еще в 1989 г., когда национальная проблематика стала присутствовать в предвыборных программах кандидатов в народные депутаты. Тогда и была разработана первая “Программа совершенствования межнациональных отношений в Коми АССР”. Затем поле политического влияния национальной идеи стало расширяться за счет политизации национально-культурных обществ и возникавших параллельно им национальных движений, объединений, а затем и партий, хотя их влияние в обществе оставалось слабым.

Тем не менее конфликт идей постепенно перерастал в конфликт политических институтов.”Нередко ощущая одностороннюю ориентацию на интересы титульных национальностей, русское население в республиках начинало создавать свои общественно- политические и культурные организации, которые неизбежно политизировались в процессе своей деятельности. В этом отношении Республика Коми до недавних пор была исключением,.но и здесь в 1993 г. появилось общество “Русский дом”, тесно сотрудничающее с национал- патриотами” (73, с.12). В этой связи была особо подчеркнута роль федерального регулирования межнациональных отношений в республиках, поскольку федеральным органам отводилась роль своего рода арбитра в подобных вопросах.

Публикации по тюркским республикам Поволжья – Башкортостан, Татарстан, Чувашия – занимают в серии особое место, что, в первую очередь, относится к “четырехтомнику” по сравнительному исследованию этнополитического развития Башкортостана и Татарстана. Обе республики относятся к числу изученных объектов региона при постоянном сотрудничестве ученых Москвы, Казани и Уфы, а с 1993 г. – и американских исследователей. Американцы стали авторами этносоциологического проекта “Язык, национальность и бывший Советский Союз”, проведенного в апреле 1993 г. в Башкортостане, а в сентябре 1993 г. – в Татарстане. Полученные материалы сделали возможным “сравнение двух линий суверенизации и ее последствий в двух субъектах Федерации и выявление общего и частного в контурах этнополитического развития каждой из республик” (83, с.6).

Этносоциологическое изучение итогов суверенизации выявило далеко не однозначное восприятие их отдельными группами населения, в том числе представителями различных национальностей.

Наличие “своей” истины у разных групп населения, своего видения хода, механизмов и итогов суверенизации свидетельствует о “новом плюрализме” как уже сложившейся реальности, нуждающейся в понимании и изучении.

“Реализация суверенитетов выявила, – отметил автор очерка, – что в отдельных случаях сущность национального возрождения воспринималась не как демократизация и социально- культурно-языковое развитие национальностей, а как борьба за власть и создание моноэтнических государств, борьба за распределение и перераспределение собственности в пользу “суверенизируюшейся” нации, борьба за создание приоритетов в пользу одной нации за счет и подчас в ущерб представителям других национальностей” (83, c.37).

Одновременно опросом были выявлены данные о том, например, что в Башкортостане среди башкир были группы людей, отрицательно оценивавших суть, содержание, пределы и итоги национального возрождения, а среди русских и татар этой республики, напротив, были убежденные сторонники истинного башкирского возрождения.

К числу фундаментальных выводов проведенного исследования автор очерка относит заключение “о слабой и узкой социальной и демографической базе национальных движений. Можно предполагать, что те этнополитические группировки, которые выступают от имени народа и выдают себя за национальное движение, действительно отражают назревшие проблемы социально-культурного и языкового развития своих народов “, хотя масштабы их деятельности ограничены, а вовлеченность масс крайне слаба (там же).

Особое внимание в исследовании было уделено отдельному “срезу” суверенизации, показывающий, как суверенитет республики отражается на судьбе национальных меньшинств, в том числе русских, из числа нетитульного населения. Уже накоплен немалый опыт, позволяющий думать, что положение национальных меньшинств может выступать наглядным показателем качественных изменений, вызванных суверенизацией.

“Так, например, в бывших автономных республиках России в ходе первой волны суверенизации, когда спешно готовились и не менее поспешно принимались декларации о суверенитете, в республиканской печати было опубликовано немало альтернативных вариантов проектов с различным пониманием того, чей именно суверенитет провозглашается: титульной (“республикообразующей”) нации или всего населения республики” (85, c.7).

По оценке исследователей, в теоретическом обосновании идей национальной государственности далее других продвинулись аналитики Башкирского народного центра “Урал”. Однако эту идею поддержали лишь 1/3 городских башкир, а 44% высказались против. Скорее не одобрили или категорически отвергли идею “республикообразующей” нации почти четверо из пяти русских и почти трое из четырех татар. “Иными словами, несмотря на широкую пропагандистскую деятельность БНЦ, его руководству в целом не удалось превратить концепцию республикообразующей нации в общебашкирскую национальную ценность.

Вопреки утверждениям некоторых лидеров башкирского национального движения, их радикальные требования не нашли широкой социальной базы даже среди городских башкир” (85, с.8).

Вместе с тем снижение статуса и ухудшение положения русских в бывших союзных республиках СССР сказались и на обстановке в бывших автономных республиках России. В.некоторых из них русским уже пришлось столкнуться с отношением к себе как к национальному меньшинству, порой даже без учета того, что по численности они преобладали над титульной нацией.

Именно этим обстоятельством, в частности, можно было объяснить, что доля городских русских в Башкортостане, которые так или иначе (“безусловно” и “скорее”) были настроены на дальнейшее укрепление российской государственности в целях защиты прав национальных меньшинств, более чем в 9 раз превысила долю тех, кто “скорее” и “безусловно” не разделил эту точку зрения, хотя и среди башкир доля первых оказалась почти в 5 раз, а среди татар – в 7,5 раз больше, чем вторых (84, c.20).

Учитывая, что в национальном составе городского населения Башкортостана русские численно преобладали, их отношение к проблемам национальных меньшинств можно было считать двояким. С одной стороны, реальная этнодемографическая ситуация в республике не представляла какой-либо угрозы для сохранения национальных культуры и языка, с другой – националистические тенденции со стороны отдельных представителей титульной нации порождали тревогу и беспокойство.

В соседнем Татарстане эта тревога проявляла себя даже в более обостренной форме, чем в Башкортостане. Согласно данным опроса 1993 г., русское и чувашское население здесь было гораздо больше, чем татарское, заинтересовано в укреплении Российского государства. Во всяком случае, среди городских русских и чувашей доля сторонников сильной русской государственности как гаранта их прав и статуса соответственно в 10 и 17,4 раза превосходила долю противников этой цели, в то время как среди татар, ориентированных больше на Казань, чем на Москву, доля первых была больше доли вторых всего лишь вдвое (там же).

Парадоксально, но результатом “мононациональной” суверенизации вместо консолидации зачастую становился раскол нации, что находило свое выражение не только в противостоянии демократов и коммунистов, но и в делении на националистов и “интернационалистов”. Так, например, на вопрос о создании Урало-Поволжской конфедерации вне России против этой идеи в Татарстане высказались 1/4 татар (24,4%) и больше половины русских (55,7%) и чувашей (56,4%). В Башкортостане 1/4 башкир, без малого 1/3 татар и половина русских в целом решительно возражали против дальнейшего усиления центробежных тенденций внутри срединной России.

“Однако обнаружились и другие точки зрения: почти каждый пятый башкир и татарин и почти каждый десятый русский в той или иной мере солидаризировались с откровенно провокационным предложением, ведущим к сепаратизму. Подобным опасным вирусом в Татарстане оказались зараженными каждый четвертый татарин и по 5% русского и чувашского населения” (85, с.21).

Данные опросов выявили также, что суверенизация республик оказала сильное влияние на политическое и гражданское сознание населения. Складывание идентификации со своей суверенной республикой и с Россией в целом происходило в крайне сложных условиях, вызванных концептуальным вакуумом в правовом статусе республик и их новых взаимоотношениях с центром. “Выбор гражданства, – констатировал автор, – буквально “раскалывает население” не только по межэтнической, но и внутриэтнической осям. Так, например, среди городских татар 61,1% убежденно считают себя или только татарстанцами, т.е. гражданами суверенного Татарстана, или “больше татарстанцами, чем россиянами”, 28,8% татар объявляют себя носителями двойного гражданства, “в равной мере татарстанцем и россиянином”. Почти каждый второй русский в городах Татарстана также осознает себя носителем двойного гражданства – и республиканского, и общероссийского. Доля русских, склонных больше к российскому гражданству, чем к татарстанскому (18,2%), почти в два раза превышает долю тех русских, для которых преобладает ощущение себя только “татарстанцем” (5,4%) или “больше татарстанцем, чем россиянином”. 1/4 часть представителей чувашского национального меньшинства отдала свои предпочтения двойному гражданству, 44% считают себя “больше россиянином, чем татарстанцем” или только россиянином” (85, c.25).

В республиках Поволжья, как и в стране в целом, едва ли не ведущей тенденцией в течение 1992 – начале 1993 гг. стало преобладание дезинтеграционных факторов в главных сферах общественной жизни, хотя и без проявления их в каких-либо экстремистских формах.

Первая половина 1994 г., по мнению исследователя, “как бы подвела черту бушующим центробежным устремлениям, продолжила ослабление национал-сепаратизма и ознаменовалась крутым виражом представителей различных политических сил в сторону поддержки новых реинтегративных тенденций, обозначившихся в постсоветском пространстве” (86, c.5)..Крайне важным для оценки реального потенциала реинтегративных процессов автор считал анализ отношения широких масс русского и нерусского населения страны к развалу Советского Союза. Опрос показал, что в целом по России в ходе предвыборной кампании сразу же после трагических событий октября 1993 г. более чем двое из трех русских России (69,7%) признали распад Советского Союза вредным или скорее вредным, чем полезным.

“Среди русского населения, проживавшего в суверенных республиках и ощутившего на своем опыте горячее дыхание суверенизации, истолковываемой отдельными представителями из рядов титульной этноэлиты в качестве суверенизации только титульной нации, удельный вес лиц, негативно оценивших распад Союза, оказался самым высоким – 72,4%. Тем не менее этот показатель всего лишь на 2,6% превышал долю русских в областях и краях России, также негативно оценивших развал СССР” (86, c.12).

Принципиальное значение в этом вопросе, как подчеркнул автор, имело совпадение мнений русского и нерусского населения, особенно учитывая, что на наличие таких расхождений делали ставку в большой геополитической игре некоторые зарубежные политики. Изучение установок на реинтеграцию в широких кругах населения включает выявление понимания сложного феномена Родины и своей связи с ней.

“Этносоциологические исследования, проведенные в ряде республик и городов постсоветского пространства, позволили выявить в числе объективно сближающих народы причин длительность совместного проживания на одной и той же территории и сложившееся осознание этой территории своей подлинной родиной не только вместе с людьми своей национальности, но и с представителями других народов” (86, с.19).

Опрос в городах Башкортостана показал, что наряду с преобладающим большинством башкир (93,4%), приблизительно такая же доля татар (82,2%) и более 2/3 русских (67,2%) совершенно уверены в том, что их предки “всегда жили здесь” или же поселились так давно, что трудно восстановить это в памяти. Если же отсчет “стажа” предков вести с рубежа, отмеченного Октябрьской Революцией, то оказывается, что у 95% башкир, 91% татар и 78% русских предки проживали в Башкортостане.

Осознавая себя коренными жителями Башкортостана ничуть не в меньшей степени, чем представители титульной национальности, татары и русские, памятуя о происхождении своих предков и опираясь на глубинные слои исторической памяти, были не склонны проявлять какие- либо устремления к национал-сепаратизму. Согласно данным опроса, лишь 17,6% татар и 14,8% русских согласились иметь право на территориальную автономию в местах компактного заселения Башкортостана небашкирским населением. Следовательно, все остальные, т.е. преобладающее большинство татар и русских, не дали увлечь себя идеями самоопределения вплоть до территориальной автономности. А там, где не было разлома, естественно, есть полная готовность к продолжению межнационального союза и сотрудничества, заключил автор (86, с.20-21).

Как показали итоги опроса, нет никаких оснований сомневаться в интеграционистских настроениях большинства нетитульного населения среди горожан Башкортостана. Лишь ничтожная их доля – 2,2% татар и 1,4% русских – пессимистично думали, что нетитульному населению придется уехать из республики. В целом настроение многонационального населения Башкортостана можно считать примером здоровой основы реинтеграционного движения в России.

Опыт Татарстана также был рассмотрен в общем контексте событий, развивавшихся по логике суверенизация – независимость – дезинтеграция – реинтеграция. Реальный шаг к реинтеграции состоял, по оценке автора, в том, что в Конституции Татарстана было узаконено понятие “народ Татарстана”, что позволило, вместе с признанием двух государственных языков – татарского и русского – избежать трагического межнационального раздора, имевшего место в ряде других бывших союзных республик с многонациональным составом населения.

“Анализ всходов дезинтеграции, как определил их автор, дает основание для выводов о том, что в балансе дезинтеграционных и реинтеграционных процессов наступает перелом. Важные перемены обусловлены во-первых, тем, что разделение народов в ходе суверенизации и достижения национальной независимости было искусственным, так как лежало вне реальных интересов самих народов, во-вторых, тем, что обладатели и соискатели власти, не опасаясь разоблачений, метались от одной национально окрашенной и преимущественно разрушительной идеологии к противоположной объединительно-конструктивной” (86, c.29). Успешное воплощение идей реинтеграционизма в России во многом будет зависеть от того, в.какой мере новые усилия российских политиков будут корреспондировать с умонастроением широких народных масс.

* * *

Несколько последних выпусков серии посвящены проблемам формирования новых этнонациональных идеологий в России и на территории бывшего СССР. Так, ведущий сотрудник Ин-та этнологии и антропологии РАН В.А.Шнирельман рассматривает взаимосвязи между современными формами проявления национализма и неоязычеством в восточноевропейском ареале (120).

Под неоязычеством исследователь понимает “общенациональную религию, искусственно создаваемую городской интеллигенцией из фрагментов древних локальных верований и обрядов с целью “возрождения национальной духовности”. Фактически же речь идет не о возрождении, а о конструировании идеологической основы идеологической основы для новой социально-политической общности, более соответствующей условиям модернизации. При этом религия нередко понимается как идеология”(120,с.3).

В работе дан обзор этого процесса, охватывающий русских в России, народы Среднего Поволжья, осетин, украинцев, белорусов, абхазов, армян, латышей и литовцев. “При всей локальной специфике рассматриваемого явления нетрудно заметить, что формирование неоязычества, во-первых, охватывает преимущественно христианские регионы и почти не затрагивает мусульманские, а во-вторых, тесно связано с всплеском этнического национализма. Важную структурообразующую роль в современном неоязычестве, как правило, играет образ могущественного врага, борьба с которым и должна побудить народ к сплочению под неоязыческими лозунгами” (Там же).

Русское неоязычество ставит перед собой две кардинальные задачи: спасение русской национальной культуры от нивелирующего влияния модернизации и защиту природной Среды от губительного воздействия современной индустриальной цивилизации. В то же время, выдвигая общенациональные задачи, русское неоязычество отличается от остальных направлений русского национализма тем, что отрицает Русское Православие как непреходящую национальную ценность.

Становление русского неоязычества происходило в 1970- 1980-е гг., когда в стране, как грибы, росли многочисленные новые “постатеистические” секты и религиозные направления. Есть веские основания говорить, считает исследователь, о влиянии кришнаизма на сложение неоязыческой “национал-патриотической” идеологии, настаивающей на арийстве славян и бесценной роли их “ведических” знаний (120, с.5).

Подобно всем другим русским этническим националистам, неоязычники понимают “русский народ” как единство трех компонентов – великороссов, украинцев (малороссов) и белорусов, или как синоним восточному славянству в целом. Поскольку восточнославянский ареал оказался расчлененным на несколько частей по вероисповеданию – между Русской Православной Церковью, Греко-Католической Церковью и Католической Церковью – единственным способом достижения утраченного единства может стать возвращение к славянскому язычеству. Неоязычники утверждают, что переход к христианству повсюду подрывал живительную силу местной духовности, вел народы к порабощению иноземной кастой и к упадку, как чужеродная идеология, занесенная извне и не соответствовавшая “русскому духу”.

Это положение служит отчасти обоснованием юдофобской позиции неоязычников, а также соответствует цели искусственного “удревнения” русской истории, уходящей глубоко за рамки известных письменных свидетельств.

В настоящее время русское неоязычество представлено тремя группами. Первая – небольшие общины, которые живут обособленной жизнью и регулярно исполняют языческие ритуалы и моления. Вторая – представители городской интеллигенции, которые ведут обычный образ жизни, собираясь вместе по языческим праздникам для отправления языческих ритуалов. Наконец. третья группа – это “идеологические язычники”, для которых язычество – это определенное мировоззрение (120,с.6).

Языческие общины, просветительские, оздоровительные и политические движения начали оформляться в течение 1980-х гг. Одним из первых стало “Общество волхвов” (1986 г.), летом 1990 г. было учреждено историко-культурное просветительское общество “Союз Венедов”, издающее свою газету “Родные просторы” и журнал “Волхв”. В начале 1997 г. организация объединяла 39 человек..Неоязыческая идеология в той или иной мере разделяется целым рядом русских патриотических движений – Русской партией России, Национально-демократической и Национально-республиканской партиям, Народно-социальной и Праворадикальной партиями, Всеславянским собором, Русским Общинным Союзом и др. К неоязычеству сочувственно относятся А.Баркашов и возглавляемое им движение “Русское национальное единство”. В Москве и Московской области также действуют несколько языческих общин, начиная с 1989 г. В 1995 г. здесь создан культурный центр “Вятичи”. Отдельные общины существуют в Екатеринбурге, Ижевске, Самаре.

В последние годы часть неоязычников отчасти изменила свое отношение к христианству, провозгласив “дружелюбный курс по отношению к Русскому Православию”(120, с.11). В 1993 г. Русская партия приняла программу действий, где всячески подчеркивалась роль Русской Православной церкви в развитии и укреплении русского национального самосознания. Решая проблему христианства, русские неоязычники прибегают к приему противопоставления ему русского народного православия, которое якобы сохранило “здоровую языческую основу” и отвергло присущие христианству “семитские черты”(120,с.12).

Основоположником украинского неоязычества стал Лев Силено, эмигрировавший из СССР в Канаду, где, начиная с 1964 г., начал проповедовать учение, которое он назвал “украинской родной верой”. Силенко скомбинировал свое религиозное учение на основе фрагментов, сохранившихся от славянского язычества, соединив их с наследием индоарийской ведической традиции. “ Всеми способами автор пытается доказать, что Украина и украинцы (ориане) имели славную и богатую дохристианскую “ведическую” культуру и историю, и неверно связывать “украинскую духовность” с каким-либо византийским наследием. Напротив, навязав Украине чуждое ей христианство, вначале Византия, а затем Москва стремились закабалить украинский народ, превратить украинцев в духовных рабов”(120,с.13). Украинские националисты-неоязычники ассоциируют христианство прежде всего с Россией. Еврейский фактор в изложенной версии присутствует с целью демонстрации вторичного, неоригинального характера христианства, лишения его ореола всечеловеческой ценности.

Псевдоисторические построения украинских неоязычников как бесспорную аксиому утверждают трипольское происхождение украинцев, всечеловечечкую ценность “украинского матриархата” и “украинской мифологии”, от которой якобы берет начало мифология индоевропейцев. Цель такого рода построений весьма далека от научной. Они призваны “наделить Украину и украинцев особыми качествами и найти им особое место в мире и противопоставить их русским. Так, орган западноукраинских националистов журнал “Националист” (УНА-УНСО) в первом же номере попытался выхватить из рук русских националистов идею евразийства,”украинизировать ее и связать с неоязычеством. Украина ХХ 1 в. была провозглашена “великой культурой и цивилизацией”, основанной на неоязыческих “арийских” идеях, органично сплавленных с христианством. Был выдвинут лозунг создания людей нового типа, исповедующих “героический стиль жизни” в традициях УНА- УНСО”(120,с.14).

В поисках этнических корней идеологи украинского неоязычества, как и русского, опираются на поддельную “Велесову книгу”, как, например, глава действующей в Киеве с 1995 г. общины “Православие” Г.Лозко, черпая из нее и антихристианские аргументы. В последние годы интерес к язычеству растет и в Белоруссии, хотя там оно не получило такого распространения, как в России и на Украине.

С конца 1989 г. неоязыческое движение охватило и Армению, где некоторые интеллектуалы, неудовлетворенные христианским наследием, предложили вернуться к “истинной” армянской вере дохристианского времени. Одно из направлений неоязычества имеет выраженный политический характер, где языческие идеалы конструируются под явным влиянием нацистской арийской теории (наследие Нжде, армянского идеолога-эмигранта 1930-х годов). Другое направление представлено зарегистрированной летом 1992 г. неполитической организацией “Языческие сыновья солнца”, которая ежегодно в дни солнцестояния устраивает ритуалы и обряды в эллинистическом храме Гарни.

Автор отмечает также, что всплеск языческой идеологии наблюдался в Армении в первые годы карабахского конфликта, когда многие армяне, даже не имевшие отношения к неоязычеству, были склонны связывать военные неудачи с расслабляющим влиянием христианства (120, с.16).

Тот же фактор сыграл определенную роль и в возрождении язычества в Абхазии, где религиозная ситуация всегда отличалась сложностью. Наряду с христианством и исламом.здесь устойчиво сохранялись языческие традиции, служившие, по оценкам экспертов, “последним прибежищем национального самосознания”. Главными носителями язычества были жрецы, сохранявшие свой духовный авторитет даже в годы Советской власти. Оживление язычества произошло в конце 1980-х гг. на фоне обострения грузино-абхазского конфликта. В Северной Осетии – Алании язычество также сосуществовало с мировыми религиями – иудаизмом, христианством, исламом.

В последние годы наблюдается “воссоздание” язычества на новой основе путем переосмысления старого наследия. Делаются попытки превратить локальные божества в объекты национального поклонения.

Неоязычество оживляется и в Латвии. Один из идеологов латывшского национализма Э.Брастыньш (1892 – 1942) сформулировал основные идеи латышского неоязычества – диевтурибы (“богопочитание”) (120,с.18). Основы национальной религии конструировались из элементов традиционного фольклора, мифологии, обрядов, народных представлений. Движение носило исключительно городской характер и было популярно в узком кругу интеллигентов. Неоязыческое движение в Литве начинает свою историю с 1967 г., когда был отмечен праздник летнего солнцестояния “Свято Роси” и была создана краеведческая организация “Ромова”, взявшая свое название от древнего святилища, расположенного в Пруссии, что подчеркивало древнебалтийскую основу литовского неоязычества.

Особый ареал неоязыческих движений складывается в последние годы в республиках Среднего Поволжья, где русское православие все чаще трактуется как “религия оккупантов” и где с возвращением традиционных верований связывают надежды на возрождение местных финских народов. Центром возрождения язычества здесь стала Республика Марий-Эл, где уже несколько лет действует общество “Ошмарий-чимарий” и проводятся Всемарийские моления. В 1991 г. был утвержден Марийский религиозный центр и принят его Устав, подчиняющий все сельские общины единому центру, что резко отличает это движение от традиционного язычества. Характерно также, как отмечает автор, что марийское язычество начало возрождаться на волне марийского национального движения, и в этом участвовали местные политические движения (120,с.20).

В городе возрождением марийского язычества занималась местная интеллигенция, преследовавшая и политические цели, в селе, сохранявшем традиции, возрождение “исконной веры” стало делом местных сельских жрецов-картов, память которых хранила древние традиции и ритуалы.

По данным социологического опроса 1994 г. в республике “чистые язычники” составляли более 4% и еще 10,5% опрошенных придерживались двоеверия. Существенно, что в Марий-Эл восстановление языческих традиций пользуется покровительством местной власти, которая не может не считаться с его популярностью в народе, а местная православная церковь относится к нему терпимо.

В последние годы некоторое оживление неоязычества наблюдается и в Удмуртии, где в нем также выделяется две линии: городская и сельская. С 1991 г. языческие лозунги получили и политическую окраску, с проявлением антирусских и антиправославных тенденций. В Мордовской Республике идея национального возрождения вначале ассоциировалась с православием или другими христианскими конфессиями, но с весны 1991 г. акцент начали делать на насильственной христианизации, нанесшей непоправимый ущерб народной культуре. По мнению ряда экспертов, как отмечает автор, эрьзянское национальное движение и его идеология демонстрируют откровенные антирусские настроения и стремление к сепаратизму, чему и соответствует стремление создать свою национальную религию (120, с.24). В целом сходная ситуация сложилась в последние годы и в Чувашии, хотя распространение язычества здесь пока крайне ограничено.

Таким образом, заключает автор, своим становлением и распространением на постсоветском пространстве неоязычество обязано прежде всего росту местных националистических настроений, направленных на защиту традиционных культур от нивелирующего эффекта модернизации. Другим важным элементом неоязычества являются его экологические ориентации, борьба за охрану и восстановление естественной окружающей Среды, спасение природы от разрушительного воздействия современной индустрии.”Одним из моментов экологических ориентаций современного неоязычества служит пропаганда “здорового образа жизни” и акцент на народную непрофессиональную медицину...В частности, в этот комплекс входят и различные воинские упражнения и ритуалы, особенно популярные у русских неоязычников”(120,с.26)..В современном язычестве автор выделяет два разных потока – городское язычество, книжное и умозрительное, искусственно создаваемое интеллигенцией, и языческое движение в селе, где нередко можно проследить преемственность, идущую из глубин народной культуры. Первое безусловно господствует у русских, украинцев, белорусов, литовцев, латышей и армян. У народов Поволжья, осетин и абхазов выявляется более сложная картина, где обе тенденции своеобразно взаимодействуют и пересекаются.

“По сути неоязычество является одной из новых форм религий или идеологий, в которых некоторые наши современники ищут ответ на кардинальные вопросы, поставленные перед человечеством ХХ веком со всеми его разительными противоречиями,” заключает автор (120,с.27).

В.К.Малькова в своей публикации рассматривает общие и особенные тенденции этноидеологического воздействия, оказываемого через республиканскую прессу национальными элитами на население своих регионов. “Новые этнонациональные элиты, как определяет их автор, включают в себя политических деятелей, административную и творческую интеллигенцию, в том числе журналистов, бизнесменов, банкиров и т.д., людей, обладающих по разным причинам определенным авторитетом и властью в местном обществе” (113,с.5). Среди разных форм участия национальных элит в выборе курса страны одной из важнейших является их идеологическое влияние на массовое этническое сознание населения российских республик. Речь идет о конструировании с помощью местных средств массовой информации (СМИ) особых, выгодных для определенных групп людей, новых общественных представлений и установок. Поэтому изучение этнической идеологии, распространяемой представителями национально-республиканских элит с помощью местных СМИ, является важной частью процесса изучения новых отношений, складывающихся между российскими этносами, между регионами, между теми и другими и федеральной властью.

На основе материалов, собранных автором в рамках работы над проектом “Национализм, этническая идентичность и разрешение конфликтов в Российской Федерации”, анализируется пресса 4-х российских республик (Татарстан, Республика Саха (Якутия), Республика Тува, Северная Осетия – Алания) и выявляются пропагандируемые политическими и культурными элитами основные идеологические направления, связанные с этническим развитием и межэтническими отношениями в новой России. Автор также рассматривает структуру и основные составляющие идеологии согласия и конфликтов, новые постсоветские национально- республиканские мифы, идеалы и ценности, в том числе идеи, способствующие общегражданской и этнической консолидации республиканского и российского общества, а также попытки их целенаправленного разделения.

Автором был осуществлен сплошной анализ публикаций за 1995 г. центральных республиканских газет – “Известия Татарстана”, “Республика Саха”, “Тувинская правда”, “Северная Осетия”-, изданий, поддерживающих и отражающих взгляды официального руководства республик и их сторонников, вместе с тем предоставляющие трибуну и некоторым их умеренным оппонентам. Все названные газеты принадлежат к числу русскоязычных изданий, Безусловно читаемых социально-активными слоями республиканского населения, в основном горожанами.

При многочисленных различиях в политической, экономической, социальной, культурно- исторической и этнической областях жизни бывших российских автономий, в идеологиях, распространяемых национально-республиканскими лидерами в период становления новой государственности постсоветской России, прослеживаются многие общие тенденции. Как самые важные направления того периода автор выделяет два: “первое – ориентация местного массового сознания не на всю Россию, а на собственную республику, всесторонне укрепляющую свой фактический суверенитет и государственность, и...создание в этой связи и распространение через прессу определенных образов республики и России. Второе – освещение с определенных этнополитических позиций процесса национального возрождения титульного этноса, чему способствовало создание его образа и образа русского народа”(113,с.7).

Национально-республиканские элиты, переживавшие процесс перераспределения власти с федеральными структурами, опирались на принцип группового отождествления и, ища поддержки у населения, представляли свои интересы общественному сознанию как общереспубликанские. При этом чаще всего использовались пропагандистские приемы, связанные с воздействием на эмоциональную сферу массового сознания. Условно автор называет такой прием “официальной демонстрацией” республиканской государственности, приуроченной, как правило, к значимым общереспубликанским событиям..Акцентируя идею своей государственности, идеологи акцентируют в массовом сознании такие ее признаки, как официальная республиканская символика, собственная конституция и законы, собственный государственный курс. Довольно большое значение придается информации о республиканских успехах в разных областях жизни, что особенно характерно для прессы Татарстана и Якутии. Очевидно, что идеологические утверждения о причастности всего населения республики к ее ценностям, успехам и достижениям становятся серьезным фактором консолидации массового сознания. В таких публикациях, как правило, подчеркивается общереспубликанский признак без особого выделения этнического, что должно способствовать межэтническому сплочению населения.

Вместе с тем обсуждение проблемы суверенитета и связанной с ним государственности республик – тема довольно конфликтная, считает автор. Поиск наиболее оптимальных форм существования российских республик неизбежно приводил национально-республиканские элиты к вопросу об отношениях с федеральным Центром, обращая внимание жителей регионов на проблему, имеющую конфликтный подтекст: “Мы и Россия: согласие или противостояние?” Таким образом республиканские интеллектуалы несут через прессу в массовое сознание населения не только идею о ценности своего государственного суверенитета, но и некоторую напряженность, ощущаемую в создании определенного образа России, России – не союзника, а, скорее, не совсем надежного партнера-противника, соблюдающего только свои интересы, с которым надо быть очень осторожным”(113,с.12).

Анализ показал, что в республиканской прессе встречались такие формы непрямого конфликтного поведения национально-республиканских идеологов, как бсуждение обид, нанесенных республике Россией в прошлом и настоящем. В Якутии, например, претензии к Центру связаны в основном с ресурсами и положением коренных народов Севера. В татарстанской прессе общественные претензии связывались, главным образом, с исторической памятью титульного этноса. В связи с этой идеей появились публикации по демографическим проблемам, состоянию этнической культуры, экологии края и в целом – по переосмыслению “нашего места в окружающем мире”. В ряде материалов были представлены идеологизированные этнические стереотипы титульных этносов как ведущей силы “национального возрождения” и, таким образом, дальнейшего всестороннего республиканского развития. Одним из важных аспектов этого процесса для республиканских элит стала, как считает автор, “нейтрализация федерального и русского влияния на республиканскую жизнь путем определенного социально-экономического и культурного сдерживания и регулирования их активности в своих интересах” (113, с.16).

Характер межнациональных отношений в Центре, в самой столице Российской Федерации, Москве также стал предметом специального исследования (117, 121). Распад Советского Союза дал сильный импульс к увеличению многонациональности столицы России, где, по данным 1989 г., русские составляли около 90% населения (117, с.3).

Согласно статистическим данным, за последние несколько лет доля всего инонационального населения в Москве немного сократилась (прежде всего за счет массового выезда евреев), а внутри группы нерусских москвичей заметно возросли численность и доля представителей титульных народов республик Закавказья.

В последние годы с ростом миграционного потока в Москву нерусского населения из бывших союзных республик, изменением социального и образовательного состава приезжих, обособление мигрантов в столице России стало усиливаться.

Если еще в недавнем прошлом для немногочисленного населения нерусской национальности Москвы было особенно важным “не раствориться” в местной среде, сохранить свою национальную самобытность, на что, в частности. была направлена деятельность национально-культурных обществ, то в наши дни для мигрантов становится актуальной необходимость “вписаться” в новую этнокультурную среду обитания.

Существенное влияние на отношение москвичей к приезжим нерусской национальности из бывших союзных республик оказывают такие процессы как образование новых суверенных государств, патронирующих интересы людей титульной национальности и в той или иной мере ущемляющих права русского населения в бывших республиках, рост межнациональных конфликтов. Немаловажную роль играет и деятельность средств массовой информации и местных властных структур по отношению к представителям различных этнических групп, проживающих в Москве.

Проведенное в рамках общей исследовательской программы “Проблемы социально- культурной адаптации этнических меньшинств в Москве” исследование было направлено на.выявление у молодых москвичей русской национальности – учащихся старших классов и средних учебных заведений – представлений об этнических реалиях, окружающих их в Москве, а также бытующих в массовом сознании этнопсихологических стереотипов и установок (117, с.10).

Как выяснилось, некоторые подростки не имеют четкого представления о понятии “национальность”, хотя их численность не велика – всего около 10%. Около 20% подростков не смогли охарактеризовать этнический автостереотип – собирательный образ русского народа. Кроме того, 22% опрошенных весьма критично относятся к своему этносу, то есть имеют негативное представление о массовом этническом “МЫ”. Исследователи отмечают, что в 1991 г. смешанные или негативные характеристики русскому народу дали 46% опрошенных школьников-десятиклассников (там же, с.14).

Большинство московских подростков или 73% опрошенных выразили отрицательное отношение к многонациональности и связанным с ней проблемами. В приведенных негативных определениях, взятых из сочинений ребят, чаще всего фиксируется явное неприятие мигрантов из закавказских республик, причем очевидна в основном эмоциональная оценка приезжих, явно прослеживается перенесение отдельных личностных недостатков на всех представителей данной этнической группы. Сложившаяся ситуация, которая, по оценкам исследователей, имеет тенденцию к обострению, может корректироваться хотя бы небольшим, но, безусловно, положительным ликбезом москвичей через систему образования и просвещения, в том числе и через СМИ.

Материалы московской прессы за 1997 г. по этой тематике в таких популярных изданиях как “АИФ-Москва”, “Вечерняя Москва” и “Московский комсомолец” также стали предметом специального исследования (121). По общей оценке, материалы средств массовой информации формируют в основном массовые негативные стереотипы и установки у москвичей по отношению к представителям этнических меньшинств, создавая в городе атмосферу неприятия и “психологического выдавливания” нежеланных гостей, что можно рассматривать как целенаправленное нагнетание межнациональной напряженности в российской столице, однако без подталкивания людей на конфликты из-за национальных различий в Москве (121,сс.19-20). Содержание серии “Исследования по прикладной и неотложной этнологии”. Вып.1 – 120, 1990 – 1998.

Н.А.Лопуленко, Т.Б.Уварова

РУССКИЕ В ПОСТСОВЕТСКОЙ РОССИИ И НОВОМ ЗАРУБЕЖЬЕ
(Обзор)

(По материалам серии “Исследования по прикладной и неотложной этнологии” М., 1990-1998, Вып. 1 – 120)

Обстоятельное этносоциологическое исследование, посвященное русскому населению Советского Союза, появилось в 1992 г., то есть в следующем году после распада страны. В работе, по замыслу авторского коллектива, решались проблемы “представить основные социально-культурные характеристики современной русской нации в сравнении с другими национальностями страны, определить, какое место занимают русские в системе наций, как они вписываются в нее, а также раскрыть соотношение традиционных и современных черт культуры, быта, сознания русского народа”(9,с.6). В новых условиях перед исследователями возникли новые задачи, приоритетность которых определялась их практической актуальностью.

Настоятельная потребность изучения проблем новой русской диаспоры, возникшей вслед за распадом СССР, поставила перед сотрудниками Института этнологии и антропологии РАН актуальную задачу по подготовке специальной программы этносоциологических и этнополитологических исследований. В программе, подготовленной в конце 1991-1992 гг., были отражены цели, задачи, гипотезы и методологические особенности исследовательского проекта “Русские в странах нового зарубежья: этнополитическая ситуация и социально-культурный статус”. В программе были сформулированы также главные направления исследования, определены необходимые для этого источники и инструментарий.

"Основной целью проекта является изучение изменений в социально-культурном статусе русского населения стран нового российского зарубежья, вызванных распадом СССР и образованием новых суверенных государств; исследование реакций (проявляющихся, в частности, в общественном мнении, той или иной социальной деятельности и ее результатах) русских и представителей титульных национальностей на эти изменения; разработка по итогам возможных рекомендаций по оптимизации новых этнополитических и социально- экономических ситуаций, возникающих вокруг русских диаспор нового зарубежья России” (8, с.12-13).

Объектом исследования, проведенного лабораторией по изучению новых диаспор Ин-та этнологии и антропологии РАН, было русское и титульное население Киргизии (опрос проведен в 1992 г.), Молдавии (1993), Литвы (1993) и Эстонии (конец 1993-начало 1994 г.).

Из общих гипотез проекта его научный руководитель С.С.Савоскул особо выделил две: 1. Этнополитические факторы во многом определяют ситуацию во всех сферах жизнедеятельности русских в новом российском зарубежье и играют более весомую роль в возникновении и разрешении межэтнических конфликтов, чем социально-экономические, культурно-языковые, религиозные различия. 2. “Русские нового зарубежья в большинстве ориентированы на сохранение в той или иной форме политического, экономического, культурно-языкового (на базе русского языка и культуры) и информационного единства постсоветского пространства, поскольку при этих условиях в наименьшей мере меняются их положение и статус; у них доминирует ориентация на бывший союзный Центр, отождествляемый сейчас с Россией” (8, с. 13).

Обе гипотезы в целом были подтверждены данными, полученными в результате массовых опросов русских и представителей титульных национальностей. Таким образом, как подчеркнул автор, уже в самой процедуре сбора первичной информации был заложен диалог русского населения той или иной страны с представителями ее титульной национальности. Все варианты анкет включали следующие блоки вопросов: 1. Этнополитическая ситуация. 2. Социально-экономические проблемы. 3. Вопросы миграционного поведения. 4. Культурно-языковые проблемы. 5. Этнопсихология. 6. Некоторые объективные характеристики респондентов.

Этот круг проблем получил освещение еще в одном широкомасштабном исследовательско-издательском проекте Института этнологии и антропологии РАН “Исследования по прикладной и неотложной этнологии”, начало осуществления которого также относится к 1991 г.

Одной из первых в данной серии стала статья В.К.Мальковой “Проблемы русской диаспоры в ближнем российском зарубежье (по материалам прессы)” (4). Переход республик в новое качество – независимые государства – был связан с интенсивной пропагандой национальной идеи – идеи возрождения своего народа, давшего название государству. Ее.воплощение отражалось не только на психологическом самочувствии русского населения, но и на экономической, политической, культурной, правовой сферах жизни новых стран. Автор отметила, что состав русской диаспоры неоднороден по регионам, различия между русскими, проживающими в Грузии и Латвии, Эстонии и Узбекистане, очень существенны. Эти особенности, а также длительность проживания в данном регионе, перспективы на будущее, отношения с местным населением, потребность новых государств в рабочей силе, – все это по- разному влияло на отношение к русскому меньшинству новых государственных структур и представителей “титульной национальности” и соответственно определяло самочувствие русскоязычного населения. Кроме того, оно начало ощущать сильнейшее психологическое давление через средства массовой информации (СМИ).

Для русскоязычных газет стран Балтии основными моментами в 1991-92 гг. были: 1) сложное гражданско-правовое положение русских; 2) проблема вывода т.н. “оккупационной” армии СНГ; 3) экономическая блокада со стороны России; 4) территориальные споры с Россией. В центре внимания русскоязычной прессы Украины стояли разногласия между Россией и Украиной, причем важнейшими среди них были экономические. В тяжелом экономическом положении, по мнению местной прессы, виновата была все та же Россия. Такие пропагандистские маневры использовались не только в сфере экономики. Идея национальной независимости, требующая деления на “своих” и “чужих”, создавала пропагандистский образ “плохой” России, что влекло психологический дискомфорт, чувство вины у местных русских. Самым болезненным для русского населения Молдавии стал вопрос о воссоединении ее с Румынией; он создавал нестабильность в сознании и в жизни русскоязычного населения, способствовал оттоку квалифицированных специалистов. Другая острейшая проблема – Приднестровье: границы пересматривать нельзя, “румынизироваться” невозможно, а в СМИ – “образ далекой, равнодушной к своим людям России”. Безысходность заставила жителей Приднестровья самим защищать себя и свои семьи.

В пропаганде государств Средней Азии и Закавказья также ощущалось, хоть и не столь сильное, давление на русскоязычных, вытеснявшее их за пределы этих регионов. Развивая эту тему на примере конкретного региона, В.А.Тишков подчеркивал, что в Латвии и Эстонии этно-национализм стал “не просто средством политической мобилизации и.. .доступа к власти”, а прежде всего “средством терапии от...исторической травмы”, которую испытали многие советские народы (10, с.5). Он стал реакцией на реальные и мифические угрозы со стороны иноэтничного населения, представленного не слабыми меньшинствами, а многочисленными русскими общинами. Суть проблемы русских в Эстонии сведена автором к тому, что “стойкая приверженность доктрине этнонационализма всей постсоветской демократии оттеснила на второй план вопросы обеспечения прав человека и меньшинств, отдав приоритет национальному... самоопределению” (10, с. 18).

Неблагоприятные для титульного населения Эстонии демографические тенденции подпитывали рост этнического национализма, обостренного идеологизацией проблем “мигрантов” и “апатритов”. Положение русских в Эстонии рассмотрено с разных точек зрения: в культурно-адаптивном, статусно-правовом, общественно-политическом, межгосударственном аспектах.

По данным этносоциологического обследования, русские в Таллине отмечали негативные изменения, происшедшие в межэтнических отношениях в течение последних лет: на уровне политики властей – 64%, в повседневной жизни 63,2% (10, с.11). На увеличение оттока русских большое влияние оказали как вывод войск и отъезд семей военных, так и новые законы, которые ущемляли права неэстонцев в политической жизни и экономике. И все же готовность уехать из Эстонии у русских была ниже, чем в других государствах СНГ. Более фундаментальные факторы социального характера (образование, занятость, уровень жизни) могли стать, по мнению автора, основой для интеграции русских в эстонское общество.

Проблема гражданства стала центральной в общественно-политической жизни республики. Жители Эстонии нетитульной национальности разделились на три категории по отношению к гражданству: одни (около 100 тыс.) получили гражданство Эстонии, другие предполагали принять гражданство Российской Федерации или других государств, третьи (большая часть) находились в неопределенном гражданско-правовом положении.

Когда под давлением национал-радикалов демократическое движение в Эстонии этнизировалось, а Закон о языке вызвал у русскоязычного населения опасения за свою судьбу, в его среде активизировалась политическая жизнь. Сначала было создано Интердвижение, затем Объединенный совет трудовых коллективов, но эти организации не стали массовыми. В 1993 г..возникла Представительная ассамблея русскоязычного населения Эстонии, которая поддерживала отношения как с российскими властями, так и с эстонскими.

Касаясь проблем русских в Белоруссии (2), важно иметь в виду их этнокультурную близость с титульной нацией. В этой республике с давних пор накапливался положительный опыт межнациональных контактов, создавалась атмосфера национальной и конфессиональной толерантности, хотя часто приходилось решать сложные вопросы взаимодействия православия и католичества, белорусов с русскими, поляками и др. Но всегда эти проблемы решались, и решались мирным путем.

Русские составляли 13,2% от общего числа жителей республики, белорусы – около 78% (2, с. 11). Численность белорусов постоянно росла, компактность проживания оставалась достаточно высокой, однако их доля в общей численности населения постоянно сокращалась. В области языка сложилась парадоксальная ситуация. Несмотря на развитие белорусского языка – усовершенствование его лексики и грамматики, огромный массив литературы на нем, многие белорусы предпочитали общаться на русском языке. По данным переписи 1989 г., 85% жителей Белоруссии были двуязычными, из них 79% назвали своим вторым языком русский (там же, с. 19). К началу 1990-х годов на территории Белоруссии основные общественные функции выполнял русский язык.

В основу государственной национальной политики была положена концепция, согласно которой Республика Беларусь представляет собой многонациональное государство, которое должно обеспечивать интересы всех народов, проживающих на ее территории. Политика в области межнациональных отношений опиралась на принципы равенства и недискриминации, положение национальных групп защищено законодательно. Однако всплеск национального возрождения во второй половине 80-х годов коснулся не только белорусского народа, но других народов, населяющих республику, в том числе и русских. Об этом свидетельствует образование в 1992 г. культурно-просветительного общества “Русь”.

Таким образом Белоруссия была отнесена авторами к числу наиболее благоприятных регионов для проживания русского населения, отток которого в ближайшие годы не ожидается. Главной проблемой, стоявшей перед русским населением, оказалось снижение роли русского языка в разных сферах жизнедеятельности, но это явление, как ни парадоксально, создало сложности и для коренных жителей республики, широко пользовавшихся русским языком.

Русское население Молдавии, как, впрочем, и других бывших союзных республик, отличалось высокой степенью урбанизированности. Значительная часть его была сосредоточена в столице республики: в 1989 г. 36,1%. всех городских русских были жителями Кишинева. В Тирасполе удельный вес русских был существенно выше, достигая 41,3%, а доля молдаван составляла лишь 17,7% (7, с.4-5).

Если в конце 70-х-начале и середине 80-х годов миграционные связи России и Молдавии определялись выбытием из республики как русского, так и молдавского населения, то с конца 80-х-начала 90-х годов миграционный отток русского населения из Молдавии в Россию существенно возрос. За период 1990-94 гг. чистые миграционные потери русского населения в Молдавии составили примерно 28 тыс. чел., или около 5% численности русских в республике. Эти миграционные потери усугубились начавшейся с 1993 г. естественной убылью русских в республике, сложившейся в результате превышения у них смертности над рождаемостью (Там же, с. 8).

Большинство русских было ориентировано на иммиграцию в Россию, на свою этническую Родину. Второй путь – эмиграция за рубеж. По данным опроса русского населения Правобережья Молдавии, 8,3% русских горожан и 4,5% сельских русских, значительную часть которых составляли высококвалифицированные кадры, предпочли бы выезд за границу бывшего Союза (7,с.6-7). Особо значимой стала эта проблема в условиях углубляющихся процессов депопуляции русского населения в самой России. Миграция же русской молодежи в Россию могла бы в определенной степени затормозить эти процессы, изменив в какой-то мере в некоторых российских регионах возрастную структуру русского этноса.

Молдавию можно отнести к тем государствам нового зарубежья, политика которых в отношении жителей нетитульной национальности в первые годы государственной независимости была сравнительно жесткой. Согласно законам о языке, о государственной службе, замещение всех руководящих постов и должностей, связанных с общением, обусловливалось обязательным знанием государственного (молдавского) языка.

Провозглашение языка титульной национальности единственным государственным языком в республиках и установление коротких сроков перевода на этот язык системы.образования и делопроизводства, печати и пр. поставило русских, не владевших государственным языком, в сложное положение, особенно в сфере труда и профессиональной подготовки: у них уменьшились шансы на получение образования и профессии на родном языке, появились проблемы при устройстве на работу, в служебном продвижении, наконец, для них оказалась более реальной возможность оказаться уволенными с работы. В период этносоциологического обследования, проводившегося в 1993 г., русские отмечали, что в республиках их проживания за последние годы произошли существенные изменения в межнациональных отношениях. Так, об ухудшении отношения к себе на официальном уровне заявили от 84 до 96% русских в разных районах Молдавии (7, с.13-14). Конкретным проявлением негативных изменений стало ощущение ущемления своего национального достоинства, причем русские Правобережья в 2 раза чаще, чем жители Приднестровья, испытывали подобные чувства. Пессимистично оценивали русские и перспективы развития межнациональных отношений. Однако в Молдавии, по-видимому, наметились некоторые тенденции к улучшению межнациональных отношений. Опрос 1996 г. показал, что доля пессимистично оценивающих их будущность снизилась до 27%, а тех, кто надеется на их улучшение, стало заметно больше – 20% (там же, с. 14).

Еще одним значимым фактором, влиявшим на миграционное поведение русских, стало принятие закона о гражданстве. В ряде стран ближнего зарубежья он лишил гражданства, а следовательно, и многих связанных с ним политических и экономических прав значительную часть русского населения. Особенно резко представительство русских уменьшилось в органах государственного управления.

Работники русской национальности относительно, а иногда и абсолютно, преобладали на крупных промышленных производствах, в том числе союзного подчинения, предприятиях военно-промышленного комплекса. Подобная специфика трудовой занятости русских, которая в течение многих лет определяла их особую социально-культурную нишу и известную стабильность положения в Молдавии, в первое время после распада Союза стала приобретать все больше негативных черт. Тот психологический шок, который испытали русские в конце 80-х начале 90-х годов в связи с резким изменением отношения к ним со стороны людей титульной национальности на всех уровнях, оказался здесь особенно силен, а процесс адаптации к новым условиям жизни более сложен по сравнению с рядом других стран нового зарубежья, например, в государствах Балтии, где русские в недалеком прошлом занимали не такое высокое положение на социальной лестнице.

По итогам Всесоюзной переписи населения 1989 г., в новых государствах Средней Азии и в Казахстане проживало 9,5 млн. русских, которые составляли 19,3% всего населения, в том числе в Кыргызстане – 21,5, Таджикистане 7,6, Узбекистане – 8,4, Казахстане – 37,8, Туркменистане – 9,5%. В основном это были горожане (11, с.4).

Большая часть русских этого региона относилась к старожильческому населению. При советской власти поток мигрантов из России возрос, главным образом, вследствие ускоренной индустриализации региона, которая осуществлялась в основном силами приезжих специалистов. Прирост численности русских приостановился лишь в 70-х годах, а в последние два десятилетия их абсолютная численность и доля в составе населения Узбекистана, Таджикистана и Туркменистана стабильно сокращались. Это было связано прежде всего с высокой рождаемостью в среде “титульного” населения, усилившейся миграцией его в города из сельской местности, оттока русскоязычного населения за пределы Средней Азии.

Социально-профессиональная дифференциация населения этого региона, как отметил В.А.Тишков, проходила по “этническим границам”. Местное население занимало традиционную нишу аграрной экономики, кроме того, оно освоило сферы управления, просвещения и здравоохранения, законодательства, а в последнее время и торгово- коммерческую сферу, легкую промышленность и сервис. Русские и в 90-е годы составляли большую часть работников тяжелой промышленности и производственно-технической интеллигенции. Таким образом, еще в дореформенный период этнический фактор в трудовой сфере имел конфликтогенные черты, а “проблема русских” носила латентный характер.

Усиление в ряде государств Средней Азии мусульманских позиций, в том числе в сфере воспитания, бытовой культуре, искусстве, стало осложнять жизнь и деятельность русской творческой интеллигенции. Проблема трудовой занятости русской молодежи, ее образовательной и профессиональной подготовки также стала превращаться в неразрешимую.

Особенно болезненно отразились на самоощущении местного русского населения процессы суверенизации в языковой сфере, сокращение применения русского языка в области.культуры и массовой информации. Однако озабоченность падением статуса русского языка и культуры отнюдь не означала нежелания русских Средней Азии осваивать языки титульных наций. Наиболее весомыми аргументами в пользу знания титульного языка выступали возможное понижение социального статуса и трудности в культурно-бытовой адаптации.

Несмотря на интенсивные межэтнические контакты и высокую степень русификации, в этом регионе русское и титульное население сохраняло между собой значительную культурную дистанцию и в целом представляли достаточно изолированные друг от друга общины. Смешанные браки между русскими и представителями титульных национальностей были относительно редким явлением.

Бурный рост национализма, осложненного внутренними кланово-региональными противоречиями, резко обострил межэтнические отношения в государствах Средней Азии и Казахстане. Общей чертой общественного климата стала проекция прошлых несправедливостей, исходивших из Центра, на русских. Даже после обретения государственной независимости ухудшающаяся экономическая ситуация и политическая нестабильность чаще всего связывались с наследием тоталитарного прошлого и действиями России, что продолжало питать антирусские настроения.

Существование конфликтогенной ситуации вокруг русской общины в государствах Средней Азии и Казахстане подтвердили и итоги этносоциологического исследования. В сложившейся ситуации русские чувствовали себя беззащитными и в целях повышения статуса местного населения нетитульной национальности считали необходимым введение двойного гражданства.

На изменение своего социально-культурного и политического статуса русское население бывших республик Средней Азии и Казахстана отреагировало попытками создания движений гражданской и демократической направленности, национальных организаций. Однако слабая в целом политическая активность русских в Средней Азии и Казахстане во многом стала следствием того, что большинство из них утратило надежду на благоприятные перспективы дальнейшего пребывания в этом регионе, в их среде преобладали эмигрантские настроения, за исключением русских Казахстана. Покидали Среднюю Азию наиболее активные люди трудоспособного возраста, молодежь, получившая специальность и испытывавшая трудности с получением работы. Нарушились естественные пропорции между возрастными группами русского населения, увеличилась доля старшего поколения, сократилась рождаемость, уменьшился интеллектуальный потенциал.

О.И.Брусина и Д.А.Митина также анализируя проблемы современного Казахстана, связанные с этническим фактором (1, 6), отметили, что вся история длительного и поэтапного вхождения казахских земель в состав России, как и события советского времени, могут трактоваться неоднозначно, что позволяло самым различным национально-политическим силам выдвигать разнообразную аргументацию в пользу той или иной позиции по национальным и территориальным вопросам.

Этнический состав Казахстана слишком сложен, чтобы правительство могло рассчитывать “на сплочение общества вокругкаких-либо идей в национальном духе” (ни одна группа не составляет значительного большинства: так, по переписи 1989 г., казахи – 39,7%, русские – 37,8, немцы – 5,8, украинцы – 5,5, другие – не более 2% каждая) (1, с.7).

Долгие годы относительно высокая урбанизированность и лучшая профессиональная подготовка обеспечивали русскому населению в среднем более “цивилизованный” уровень жизни – с точки зрения доступности материальных благ и заработка, чем казахам, сравнительно поздно включенным в процессы урбанизации. С другой стороны, казахи занимали большинство ключевых постов в системе политического управления – в центре и в местных административных органах, что позволяло представителям некоренного населения утверждать, что его экономический вес не соответствует политическому.

Другое обстоятельство, отчасти связанное со сложившимся разделением труда и способное в условиях роста этнического противостояния стать серьезным аргументом славянской группы при отстаивании своих интересов и даже при выдвижении сепаратистских требований, – это региональные различия. Наиболее развитые в промышленном отношении районы – семь “русскоговорящих” областей, в которых сосредоточено производство основной доли национального продукта, экономически всегда традиционно связаны с Россией, особенно с прилегающими к Казахстану промышленными районами.

Социальная структура населения административных центров Казахстана, по оценке исследователей, потенциально взрывоопасна в плане межнациональных отношений. Большая.часть казахского населения городов – это, с одной стороны, малоквалифицированные рабочие и студенты, а с другой – работники госаппарата и национальная интеллигенция. Казахская молодежь, приезжавшая в города, оказывалась в непростой по сравнению с горожанами- неказахами экономической ситуации. Психологический дискомфорт усугублялся нехваткой жилья и преобладанием в городе русской языковой среды даже среди казахов. 1990-91 г. были отмечены многочисленными бытовыми конфликтами на этнической почве.

Националистические выступления в Казахстане были характерны в основном для крупных городов, а также для пограничных районов, где наблюдалось обострение отношений между казахами и казачеством, – конфликт, уходящий корнями в досоветские времена и связанный с претензиями на земельную собственность.

Руководство Казахстана проявило большую лояльность в отношении националистических казахских группировок, законодательно воплощая отдельные их лозунги и идеи. Был издан ряд законов (о государственном языке, государственном суверенитете), крайне непопулярных у неказахского населения, в которых содержались явные перегибы в сторону приоритетных прав казахской нации и языка. Важнейшие статьи нового законодательства, касавшиеся национального вопроса, звучат весьма двусмысленно. Так, преамбула Конституции начинается словами “Мы, народ Казахстана”, а в первой статье говорится, что “Казахстан – форма самоопределения казахской нации”. За русским языком закреплен статус языка межнационального общения, в то время как казахский объявлен государственным и разработана программа постепенного перевода на этот язык всего делопроизводства. В Конституции, впрочем, зафиксирован запрет ограничивать чьи-либо права из-за незнания казахского или русского языков.

По прогнозам Д.А.Митиной, очевидным представляется развитие в республике тенденции к росту одностороннего двуязычия: в 1989 г. лишь 0,5% русских свободно владели казахским языком (в основном жители сельских районов с преобладающим казахским населением). Казахи же в большинстве случаев демонстрировали казахско-русское двуязычие: на свободное владение русским языком в 1989 г. указало 64,1% казахского населения, хотя подавляющее большинство – 98,5% – казахов назвали родным казахский язык (6, с. 17). В сегодняшнем Казахстане действие Закона о языках практически закрывает доступ неказахскому населению в высшие учебные заведения, государственные учреждения и влечет за собой формальную и фактическую дискриминацию неказахского населения.

Анализируя причины миграции из Казахстана, Д.А.Митина констатировала, что на первом месте стоит глубочайший экономический кризис. Данные по возрастной структуре эмигрантов свидетельствовали о том, что республику покидают наиболее трудоспособные граждане: люди в возрасте 20-29 лет составляют 41% эмигрантов, 19 лет – 22%, 30-39 лет – 19% эмигрантов. На вопрос о мотивах отъезда лишь 7% респондентов указали на проявления национальной неприязни (6, с.20).

Распад СССР, углубление экономического кризиса, ограничение политических прав нетитульных этносов существенно изменили миграционную ситуацию в 1992-94 г. Обвальная эмиграция в Россию наблюдалась только из городов, где были сосредоточены большие союзные предприятия ВПК, т.е. происходил не просто активный отток населения, а массовый выезд специалистов. В конце 1994 – начале 1995 г. центристские круги в государственном аппарате, поддержанные директорским корпусом крупных предприятий и частью городской казахской интеллигенции, получившей образование в российских вузах, предприняли ряд мер с целью смягчения межнациональных противоречий и уменьшения оттока населения из республики. Миграционный процесс в сегодняшнем Казахстане наглядно демонстрирует тенденцию прогрессирующей “национализации” республики. В значительной степени этому способствовал принятый в июне 1992 г. Закон Республики Казахстан “Об иммиграции”, закрепивший приоритет казахов в заполнении иммиграционной квоты и в пользовании системой льгот при обустройстве на новом месте проживания.

Для неказахов затруднено также воссоединение семей, поскольку на практике механизм принятия гражданства в республике не был разработан. Согласно ведомственным инструкциям, “членами семьи” признавались только супруги и их несовершеннолетние дети. Двойное гражданство, по принятой в 1993 г. Конституции, было предусмотрено только для лиц титульной национальности.

Ограничительная политика в отношении неказахского населения наиболее отчетливо просматривалась в запрете или отказе в регистрации организаций, выступавших в защиту русскоязычного населения. Политическая пассивность большей части русского населения.восполнялась активностью казачьего движения. Идеи последнего хотя и рассматривались многими представителями русской диаспоры как весьма амбициозные и даже провокационные, тем не менее вызывали сочувствие среди казахстанских русских. По политическим воззрениям к казачеству примыкали различные организации с этнической окраской – славянские движения и культурные общества.

В политике казахстанского руководства прослеживалась и другая стратегия по укреплению государственности – это стремление изменить сложившуюся территориальную расстановку общественных сил, увеличивая за счет казахов-переселенцев долю “титульного” населения в северных областях. Однако этническая идея, которая была положена в основу суверенизации государства, не сможет долго прослужить основой для политического и социального развития Казахстана, заключает исследователь.

Проблемы русских и русскоязычных жителей бывших союзных республик широко обсуждались в центральной (московской) прессе. Вместе с тем жизнь 9 млн. русских людей в российских республиках также существенно изменилась. В.К.Малькова на основе анализа газет четырех российских республик – Татарстана, Саха (Якутии), Тувы и Северной Осетии (Алании) за 1994-95 гг. рассмотрела идеологические условия этнопсихологической адаптации русского населения, проживающего в иноэтничном окружении в пределах России. Как отмечает исследователь, в первые годы до и сразу же после провозглашения суверенитетов республик (1990-92 гг.), русскоязычные газеты, отражавшие в основном интересы своих национальных общин, публиковали достаточно тревожные материалы о подготовке новых законов о гражданстве, о государственном языке. К ним добавлялись неясности и слухи о социальной бесперспективности “русскоязычных”, связанной с их дальнейшим профессиональным ростом, с образованием и будущим их детей.

“Газеты, являясь одним из главных источников официальной информации для населения республик, сообщали об образовании национальных объединений, обществ и движений, о митингах, пикетах и демонстрациях русских и русскоязычных жителей республик. Эти выступления проходили сначала под лозунгами возрождения Советского Союза, а позднее, в период “парада суверенитетов”, под лозунгами единства их республик и всей России (5, с.7). Постепенная стабилизация межэтнической обстановки в республиках к 1994-95 гг.

совпала по времени с заменой многих прежних общественных ценностей практически во всех сферах социально-культурной жизни в республиках на ценности и приоритеты, более приемлемые для титульных национальностей, считает автор (там же). В новых условиях основной задачей местных республиканских политиков и идеологов стало создание единой, но полиэтничной нации для укрепления собственной государственности, формирование общереспубликанского самосознания без особого акцента на национальную принадлежность.

Важным направлением деятельности республиканских идеологов в этой связи стало конструирование образа России. Наряду с позитивными оценками ее роли в прошлом и настоящем республик в газетных публикациях часто присутствует идея исторической вины России перед “местными” народами (5,с.15).

Пресса республик, особенно Татарстана и Якутии, красочно и многосторонне освещали процессы развития “освобожденной” теперь от опеки московского Центра национально- культурной жизни. Особенно болезненным в этой сфере оказался вопрос о национальной ориентации школьного образования, а значит и о формировании национального самосознания жителей республик. Результатом такой направленности уже в ближайшем будущем может стать размытость этнического самосознания русского населения, что, в свою очередь, вызовет рост их этнической ущемленности и неудовлетворенности.

В целом, считает автор, анализ газет четырех российских республик показал. что республиканские элиты, понимающие существенную политическую, социально- экономическую, культурно-историческую роль русского (и русскоязычного) населения в новой республиканской реальности, “безусловно учитывают в идеологическом процессе его менталитет, одновременно стараясь “выправить” его в определенном, выгодном теперь для будущего республик, направлении”(5,с.25).

К концу 1990-х годов появление сразу нескольких публикаций (3, 12, 13), посвященных характеристике этнокультурного облика разных региональных групп русского этноса не случайно. “Актуальность и необходимость обращения к этой проблеме подчеркивают многие известные ученые-этнологи, которые считают, что в первую очередь внимание специалистов должно быть обращено на исследование русских в России. Более того, какая-либо продуманная национальная политика в государстве, где русские составляют 82% населения, без изучения.русских в регионах и без включения “русского фактора” в политические конструкции – невозможна”, отмечают авторы публикации о русском населении Республики Коми (12,с.5). Этнодемографические и социально-профессиональные характеристики русских, проживающих в Республике Коми, связаны с историческими особенностями формирования населения края. К концу 1980-х годов русское населения составляло подавляющее большинство 3 из 4 горсоветов: Воркутинского, Ухтинского и Интинского. Во всех северных районах русские составляют подавляющее большинство, в центральных и южных – преобладают коми. В целом русские составляют 57,8% населения республики (12, с.13).

Этническое самосознание русских и их гражданская идентификация достаточно заметно отличаются от идентитета других этнических групп населения республики. Самым значимым является то, что русские, проживающие в Коми, в подавляющем большинстве однозначно определяют свою этническу принадлежность, считая себя представителями только своей национальности – 72,6%, в то время как у коми этот показатель составил 59,1%, у украинцев – 31,8%, у представителей других национальностей – 40% (там же).

Федералистская ментальность, то есть одновременное отнесение себя и к гражданам России, и к гражданам Республики Коми, доминирует как у русских (47,6%), так и у коми (50,2%).

При общей положительной оценке характера межнационального взаимодействия приходится признать, что в скрытой форме между коми и русскими существует межнациональное противостояние, проявившееся, в частности в том. что большая доля коми ожидает, что русские проявят стремление к культурной адаптации, а у русских очень слабо выражено стремление осваивать язык и культуру коми. Этнокультурные ориентации русских в целом характеризуются как установки на интернациональную, профессиональную и современную форму культуры.

Некоторые этнокультурные особенности русского населени Калининградской области, анклава Российской Федерации в Балтийском регионе, выявлены экспедиционным исследованием, проведенным здесь летом 1998 г. (3) В области сложилась особая территориальная общность – калининградцы, как самоидентифицируют себя жители, хотя в регионе идет процесс консолидации этнических субкультур и активизации национального самосознания. Получили широкое распространение институциализированные формы национально-культурных объединений, представленные более чем 40 национально- культурными обществами практически всех основных национальностей, проживающих в области. Несмотря на то, что подавляющую часть населения Калининградской области составляют русские (78%), наименее выражено (абсолютно не акцентировано) функционирование русской традиционной культуры. Как считают исследователи, “с психологической точки зрения это вполне объяснимо, поскольку русские воспринимают всю этнокультурную жизнь края как близкую им, не боятся ассимиляции и поэтому не видят необходимости в обособлении от прочих этнических групп и, более того. стремятся привлечь их к проведению совместных мероприятий” (3, с.24)

Данные по русскому населению сразу нескольких различных регионов – Закавказья, Сибири и Урала – но в рамках узкой и довольно специфичной характеристики – отличительные черты социально-профессиональной структуры русского сельского населения в сопоставлении с соседними иноэтничными группами – представил в своей публикации А.Н.Ямсков (13). Широкое разнообразие тематики даже небольшого числа публикаций, вошедших в обзор, может служить убедительной иллюстрацией того, что “русский вопрос” в его современном звучании является необозримым полем для исследований.

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

1. Брусина О.И. Национальная государственность и “русский вопрос” в Казахстане // Этнический фактор в современном социально-политическом развитии Казахстана. – М.,1996. – с.31.
2. Григорьева Р.А., Мартынова М.Ю. Этнокультурная ситуация в Беларуси: история, языки, политика. – М., 1994. – 33 с.
3. Дубова Н.А., Лопуленко Н.А., Мартынова М.Ю. Калининградская область: современные этнокультурные процессы. – М.,1998. – 60 с.
4. Малькова В.К. Проблемы русской диаспоры в ближнем российском зарубежье (по материалам прессы). – М.,1993. – 19 с..
5. Малькова В.К. Русское население в российских республиках. – М..1996. – 24 с.
6. Митина Д.А. Миграционные процессы и тенденции этно-социального развития в Казахстане // Этнический фактор в современном социально-политическом развитии Казахстана.-М.,1996. – 31 с..
7. Остапенко Л.В, Субботина И.А. Русские в Молдавии: проблемы занятости и миграции. – М.,1996. – 38 с.
8. Русские в новом зарубежье: итоги этносоциол. исслед. в цифрах / Ин-т этнологии и антропологии РАН; Отв.ред. Савоскул С.С.-М., 1996.- 196 с.
9. Русские: Этносоциологические очерки / Редкол. Арутюнян Ю.В. и др. – М.:Наука,1992. – 464 с.
10. Тишков В.А. Русские как меньшинства (пример Эстонии).-М.,1993.- 26 с.
11. Тишков В.А. Русские в Средней Азии и Казахстане.- М.,1993. – 26 с.
12. Шабаев Ю.П.,Пешкова В.М. Русские в республике Коми. – М.,1997. – 24 с.
13. Ямсков А.Н. Русское население в полиэтничных сельских районах Закавказья, Сибири и Урала. – М.,1997. – 26 с.

Н.А.Лопуленко, Т.Б.Уварова

УЧЕБНЫЕ ПОСОБИЯ, ЭНЦИКЛОПЕДИЧЕСКИЕ
И СПРАВОЧНЫЕ ИЗДАНИЯ
(Реферативный обзор)

В 1990-е гг. существенно обновился фонд этнологической учебной литературы, при этом наблюдается разнообразие как тематическое, так и географическое, т.е. активное участие региональных центров в этом процессе. Последнее, прежде всего, объясняется включением этнологии в программы высших учебных заведений (11, с.3), а также отражает все увеличивающуюся роль этнического фактора в социально-политическом развитии российского общества в уходящее десятилетие.

Помимо издания учебника “Этнологии” (12), безусловно базового, определяющего критерии традиционного учебного пособия в данной области, показательно появление собственных учебных пособий на базе региональных вузов, осуществленных в разнообразных формах. Это и самостоятельное изложение основ этнографического знания (6), и обращение к отечественной этнологической классике, представленное в репринтном издании “Курса этнологии” профессора П.Ф.Преображенского, опубликованного в 1929 г. (11).

Отдельные авторы пошли по пути создания собственных программ и курсов, отражающих направленность на аудиторию конкретного региона, что и определяет круг рассматриваемых в них вопросов и проблем (2; 7). Наиболее полно разработанной и реализованной представляется программа Ставропольского гос. пед. университета. В Ставропольском крае имеется ряд сложных этносоциальных проблем в силу его геополитического положения и многонационального состава населения (на территории края проживают представители более 90 этносов (2, с.101)). Освещению этих проблем, анализу существующих конфликтогенных факторов посвящено издание пособия по региональному учебному курсу “Этнические проблемы современности и культура межнационального общения” (2). Авторы (Авксентьев А.В. и Авксентьев В.А.) демонстрируют стремление актуализировать учебный курс, сделать его максимально ориентированным на ситуацию в регионе. На момент публикации данный учебный курс являлся принципиально новым (2, с.3), его включение в программу диктовалось актуальностью предмета.

Материал учебника носит комплексный характер и включает знания из области истории, философии, социологии, конфликтологии, психологии, религиеведения и культурологии. Структура издания носит характер учебных очерков, каждый из которых освещает историю вопроса и различные точки зрения на него. Первые три главы представляют собой введение в тему, знакомят с этнической структурой человечества во всем его расовом, культурном, конфессиональном многообразии, освещают этапы становления полиэтничного российского государства. Следующие очерки посвящены сложнейшей картине этнического состава Ставропольского края и Северного Кавказа, “одного из наиболее многонациональных регионов не только нашей страны, но и всей планеты” (2, с.71). Авторы уделяют внимание не только вопросам этногенеза, этнополитического развития практически всех народов, населяющих данный регион, но и раскрывают проблемы этносоциального характера. Рассматривая этапы истории народов региона, особый акцент авторы делают на незаконных репрессиях, которым подвергалась значительная часть населения в эпоху сталинизма. Современные конфликты во многом спровоцированы нерешенностью территориальных споров как следствия тех давних событий. Динамика изменений в этносоциальном составе происходит на фоне возросшей миграции населения на территорию края. Разделы, посвященные проблемам национального сознания и современных этнических процессов, раскрывают перед читателем феномен “этнического возрождения” или “этнического парадокса современности, выражающихся в резко возросшем национально-этническом факторе в общественной жизни конца ХХ века ( 2, с.151).

В учебнике приводятся сведения, подчеркивающие особую злободневность проблемы межнациональных конфликтов. Так, за период с 1986 по 1993 год на территории бывшего СССР произошло шестьдесят региональных этнических конфликтов. Тридцать из них сопровождались жертвами, а восемь превратились в затяжные войны. Число жертв исчислялось десятками тысяч ( 2, с.173).

Одна из причин наблюдаемой межнациональной напряженности в регионе коренится в отсутствии объективной информации относительно этносоциальных проблем и подлинных реалий межэтнических отношений. Казуальные основы этих проблем носят как эндогенный, т.е. определяются внутренними причинами развития края, так и эндогенный характер, выражаемый во внешних влияниях. Авторы делают обоснованное замечание, что этнические конфликты,.сформировавшиеся на геополитическом пространстве СССР, не представляют собой уникальных явлений. Все они имеют аналоги в истории и современном мире, что позволяет прогнозировать их развитие и формировать наиболее перспективные способы их разрешения (2, с.173).

В качестве одной из мер, способствующих предотвращению этнических конфликтов, авторы ратуют за развитие культуры межнационального общения. Они подчеркивают, что культуре межнационального общения “невозможно просто научить”, это не сумма знаний, а определенный способ миропонимания, совокупность общекультурных норм и навыков поведения (2, с.219).

Комплексная авторская программа включает не только учебные пособия, но и справочные издания. Логическим развитием данного направления научно-преподавательской работы Авксентьева А.В. и Авксентьева В.А. стало издание “Краткого этносоциологического словаря-справочника” (1). Данное издание является частью блока современных пособий, изданных Ставропольским гос.пед. университетом. Авторы-составители предприняли попытку создания доступного широкой читательской аудитории (студентам, учителям школ и т.п.) справочника, помогающего адаптироваться ко все более усложняющейся терминологической лексике в области этносоциологии. Основой для создания справочника послужили фундаментальные энциклопедические издания. Словарь-справочник состоит из более чем 200 статей. Помимо этносоциологических терминов, которые все шире входят в массовое употребление благодаря средствам массовой информации, издание включает также сведения об этносах, проживающих на территории края.

Интересным опытом в области этнографического просвещения представляется издание книги для чтения “От Карелии до Урала” (5), ориентированное на довузовскую аудиторию. Рассказ о неславянских народах европейской части России, их материальной и духовной культуре, богато проиллюстрирован не только многочисленными фотографиями, но и такими яркими запоминающимися примерами, как рецепты национальной кухни и образцы фольклора.

На фоне широкого спектра разнообразной учебной литературы общего характера особого внимания заслуживает появление специализированных учебных изданий по отдельным отраслям этнологической науки и сопредельным дисциплинам. Показательно появление такого учебного пособия как “Этнология: Нарды России: История и современное положение”, написанное Т.М.Мастюгиной и Л.С.Перепелкиным (9). Задачу данного учебного пособия авторы видели не в систематическом изложении всей этнологической науки или даже основных ее проблемных блоков, а в заполнении, по возможности, важной лакуны, существующей в исследованиях российской истории.”Многочисленные курсы истории нашей страны не делают акцента на ее многонациональности, на ее этнической истории. А между тем, это принципиальная характеристика Российской Федерации, игравшая существенную роль в ее прошлом, составляющая важный фактор ее современного положения и способная оказать серьезное воздействие на будущее страны” (9,с.6). В книге прослеживается, как складывалась территория Российского государства и состав ее населения, как формировались взаимоотношения между государством и отдельными этническими группами, демонстрируется, что Россия является государством не только русского народа, но и всех народов, этнических групп, меньшинств, ее населяющих.

В первом разделе книге рассмотрены основные классификации народов России. Основными из них, исходя из предмета этнологии (изучение народов мира) выступают этнолингвистическая, расово-антропологическая и религиозная (конфессиональная) классификации, а также отнесение тех или иных народов к определенным историко- этнографическим областям и хозяйственно-культурным типам.

Базовой является этнолингвистическая классификация, которая дает представление о культурном родстве между народами, то есть о наличии у них общих этногенетических корней, общих истоков происхождения той или иной культуры, Авторы отмечают, что лингвистическая классификация народов мира не полностью совпадает с этнологической, так как понятия “народ” и “язык” не идентичны. Важное значение для этнологии имеет антропологическая классификация. Она рассматривает не культурное, а генетическое родство между этносами, основываясь на сходстве и различиях физических признаков тех или иных групп.

Население Российской Федерации имеет многорасовый характер, причем через территорию нашей страны проходит граница между основными ареалами распространения двух больших рас — европеоидной и монголоидной, а процессы расового смешения имеют здесь многовековую историю..“В этнологии широко принято описание этнографической группы, включающее совокупность следующих характеристик: ее члены обладают общим самоназванием (этноним) и самосознанием (чувством этнической солидарности), говорят на одном языке, связывают себя с определенной территорией, обладают комплексом сходных черт в культуре, объединены представлением об общем происхождении”(9,с.38).

В отношениях “народ (этнос) — государство” основную роль играет система статусного регулирования прав, привилегий и обязанностей народов и этнических групп, разрабатываемая как международным правом, так и национальным законодательством любой страны. Основной упор международное право делает на самоорганизации и саморазвитии народов и меньшинств, справедливо полагая, что будучи объектом государственной политики, они, вместе с тем, выступают в качестве субъектов собственного развития. Пожалуй, заключают авторы, именно в этом принцип самоопределения народов выражается наиболее точно и непротиворечиво (9,с.83).

Российское законодательство, посвященное определению статусных прав народов и меньшинств в целом развивается в направлении, определенном международным правом. Однако, по мнению исследователей, имеющейся правовой базы пока недостаточно для осуществления эффективной национальной и национально-культурной политики, для удовлетворения естественных прав народов и меньшинств нашей страны.

Остальные разделы книги построены по хронологическому принципу. В них освещаются последовательные исторические этапы истории России: вторая половина XVI—XVII вв., народы России в XVIII—XIX вв., вторая половина XIX в. — предоктябрьский период и, наконец, народы России в советский период. Помимо общих исторических характеристик периода, каждый из разделов включает также анализ национального состава населения, административного устройства и государственной национальной политики.

Территориальное расширение Русского государства в XVI — XVII вв., вхождение в его состав частично военным, а частично мирным путем народов, говорящих на языках различных лингвистических групп и семей (поволжских финнов, самодийцев, угров, тюрок, тунгусов, монголоязычных и кетоязычных народов и т.д.) потребовало от правительства проведения определенной национальной политики. Основу, сердцевину национальной политики составляли колонизационные процессы.

В XVIII — первой половине XIX в., повторяя в целом методы и формы предыдущего времени, национальная политика Российской империи приобрела и некоторые новые черты. Как и ранее, вновь присоединенным территориям предоставлялась временная автономия, а впоследствии, после ее отмены, сохранялась определенная специфика управления.

В конце XVIII — начале XIX в. Россия впервые столкнулась с необходимостью пересмотра традиционной цивилизаторско-интегративной модели взаимоотношений с включенными в Империю народами (9,с.160). Национальный вопрос стал одной из основных тем в концепциях реформаторов и революционеров того времени. Он занял значительное место в доктрине декабристов, а также нашел яркое выражение в деятельности отечественного реформатора М.М.Сперанского. Смысл предложений Сперанского заключался в уравнении инородческого населения Сибири в правах с русскими при сохранении автономного управления, традиционных форм власти и культуры национальных меньшинств. Органы управления и самоуправления “сибирских инородцев” могли вести самостоятельную хозяйственную и торговую политику, обладали судебной властью над соплеменниками. В тех случаях, когда местные народы имели письменность, предусматривалось ведение судопроизводства на их языке. Сперанский никогда не сомневался в необходимости интеграции инородцев в империю, но пытался сделать этот процесс более законным и поэтапным.”По существу, это была первая в истории попытка определить статус этнических групп, которых в современной международной практике именуют “народами, ведущими традиционный образ жизни” (9,с.162).

Идеология царской власти в национальном вопросе вполне укладывалась в рамки теории “официальной народности” (самодержавие, православие, народность). “Отсутствие реальных мер, направленных на устроение общей жизни многочисленных народов Российской империи приводит к выводу, что государство в этой области свою политику не сформулировало Не имея смелости выбрать реформу, государство в конечном счете выбрало революцию” (9,с.164).

Этнический состав населения Российской империи впервые был зафиксирован в конце XIX в. в материалах переписи 1897 г. По данным переписи, Россия была полинациональной,.поликонфессиональной и поликультурной страной, в которой доля образовавшего ее народа (т.е. собственно русских) не достигала половины населения.”Вместе с тем, страна имела “этнический стержень” в лице восточнославянских народов, вместе составлявших 71,7% ее подданных (не случайно официальная точка зрения рассматривала украинцев и белорусов не как самостоятельные народы, а как региональные группы русского народа. Русские, украинцы и белорусы составляли и подавляющую часть колонистов, осваивавших безграничные просторы Российской империи. Возможно, отмечают авторы, следует серьезно отнестись к идее “евразийцев” о славяно-тюрко-финноугорском синтезе как этнической основе России (вместе народы этих этноязыковых групп составляли около 88% населения Империи” (9,с.172).

Национально-политические процессы в буржуазной России характеризовались формированием национально-политических организаций, претендовавших на роль выразителей интересов народов страны. Проблема национально-государственного переустройства занимала важное место в программе российских социал-демократов, а впоследствии — большевиков.

”Фактически она основывалась на трех основных принципах, признанных современным международным правом в отношении национальных меньшинств: 1) право на культурную автономию; 2) право на территориальную автономию; 3) право на создание собственного государства (самоопределение)” (9,с.194). При всей противоречивости, национальная программа социал-демократической партии в большей мере отвечала и интересам российских народов, и перспективам общественного развития, чем политика царского правительства. Наличие у большевиков конструктивной программы в области реформирования местного самоуправления и всей национально-государственной структуры Империи давало им определенные политические преимущества и во многом предопределило их победу в октябре 1917 г.

После создания СССР и укрепления в стране позиций коммунистической партии большевистская теория национального вопроса по мере перехода из сферы идеологии в область практической работы становилась все более и более предметом догматизации. В 1960-х годах в стране было провозглашено построение “общенародного государства” и “создание новой исторической общности людей — советского народа”. Одновременно стержневым элементом национальной политики в коммунистической идеологии оставался курс на самоопределение и создание наций в условиях промышленной индустриализации страны. Распад Советского Союза в декабре 1991 г. оказался в конечном итоге результатом собственной политики Коммунистической партии СССР.

Особая острота и актуальность в сегодняшнем общественно-политическом контексте отличает издание учебника “Этносоциология” (3). За последние десять лет в российском обществе произошли значительные перемены, поставившие новые задачи перед наукой и открывшие вместе с тем новые возможности изучения и интерпретации явлений и событий. Данное учебное пособие предназначено для студентов, специализирующихся в области этнологии, социологии, преподавателей вузов, ученых, специалистов-социологов. Созданию учебника в немалой степени способствовало чтение авторами в разные годы спецкурсов и лекций по этнической социологии в университетах как у нас в стране, так и за рубежом. Целью данного учебного курса является не только представление собственно этносоциологической тематики, но и раскрытие более широкого круга вопросов, связанных с проблематикой межэтнических отношений.

Издание ориентировано на современность, поэтому авторы привлекают в первую очередь материалы последних исследований, отражающие сегодняшнюю ситуацию, а также новейшую отечественную и зарубежную литературу. Поскольку причины многих современных проблем коренятся в прошлом, авторы применяют исторический подход, стремясь рассматривать явления и процессы в исторической перспективе.

Структура учебника подразделена на крупные тематические блоки. Первый раздел посвящен месту этносоциологии в системе научного знания. Этническая социология рассматривается как междисциплинарное научное направление, формировавшееся “на стыке” социологии, социальной психологии и этнологии. Авторы придерживаются трактовки этносоциологии как дисциплины, изучающей социальные процессы и явления в различных этнических средах и этнические процессы в социальных группах. Делая краткий экскурс в историю становления дисциплины, авторы констатируют, что у нас в стране как самостоятельное научное направление этническая социология стала развиваться с конца 1960-х годов, хотя для российской социально-исторической науки интерес к развитию народов глубоко традиционен..В первой главе дается достаточно широкое толкование предмета этносоциологии. К ее сфере относится значительный спектр вопросов: социальная структура народов, особенности социальных изменений в их среде; миграции; специфика внутрисемейных отношений у народов с учетом социальной дифференциации; тенденции в использовании языков в различных социальных группах; соотношение модернизированной и традиционной культуры, функционирующей в городе и деревне, в социальных группах; межкультурные взаимодействия; этническое самосознание; межэтнические отношения (3, с. 11).

По существу этносоциология изучает этническую специфику всех социально значимых областей жизни общества, рассматривая их с точки зрения социологических критериев и с применением методики социологического исследования. Междисциплинарное положение этносоциологии усложняет ее методологическую базу, которая интегрирует в себе относящиеся к ее сфере знания и методы из социологии, этнологии, социальной психологии, культурной антропологии и, особенно в последнее время, из политологии и прежде всего из социально- политической психологии, из экономики. Комплексный подход подразумевает учет особенностей как макросреды, так и мезо- и микросреды (социально-экономическую и политическую ситуацию в стране, конкретную обстановку в республиках, а также особенности производственных коллективов, типы семьи и т.п.). Разнообразие методологических приемов включает в себя совокупность подходов (культурологический, “коллективистский”, психологический и др.) (3, с.14).

В этносоциологических исследованиях объект изучается через личность, включенную в этническую группу. Объектом этносоциологических исследований до 1990-х гг. были главным образом народы союзных республик (реже автономий) в их взаимодействии с русскими, в современных условиях объектом стали прежде всего титульные народы республик Российской Федерации, русские в республиках РФ и в государствах “нового зарубежья”, а во многих областях — этнические меньшинства. В этом принципиальное отличие отечественной этнической социологии от зарубежной “социологии межэтнических отношений”, т.к. объектом первой всегда выступают крупные этнические группы современных, прежде всего урбанизированных, народов (3, с.21).

Теоретические построения базируются на богатом фактическом материале, в основе которого лежат результаты многолетних сопоставимых (т.н.”панельных”) исследований, проводившихся Институтом этнологии и антропологии РАН и другими исследовательскими центрами. Панельные, повторяемые исследования проводятся с сохранением основного блока вопросов в опросных листах, что дает возможность определить динамику изменений. Приводимые статистически представительные данные охватывают временной диапазон с конца 60-х до середины 90-х гг.

Безусловно, становление российского гражданского общества взаимосвязано с возросшей этичностью. Важнейшие социальные процессы реформирования различных сфер жизни имеют этническую вариативность. При этом по своему государственному устройству Российская Федерация не имеет аналогов в мире. Ее субъектами являются 21 республика, 1 автономная область и 10 национальных округов. Этническая картина соответственно очень сложна: нерусское население составляет по оценкам статистических органов России 18% и насчитывает представителей более 170 этносов (3, с.65). Во втором разделе пособия делается аналитический обзор социальных аспектов этнополитического и этнодемографического развития народов, оказывающих существенное влияние на уровень сплоченности этнических общностей и на особенности их группового поведения. Анализ реалий в данной области является отправной точкой в этносоциологических исследованиях.

Авторы кратко касаются основных этапов национально-государственного строительства в СССР, т.к. невозможно заниматься изучением состояния и тенденций развития этноса без учета особенностей вхождения того или иного этноса в состав российского государства и специфики его этнополитического развития. “В СССР был осуществлен невиданный эксперимент — в течение нескольких десятилетий создана целая система национальных государств на огромной территории, на перекрестке фактически всех цивилизаций Евразийского материка. Изучение и обобщение этого опыта, как негативного, так и позитивного, представляет существенный интерес для будущего всего человечества” (3,с.55).

Определяющее влияние на развитие объекта — этноса, оказывает множество факторов. На первом месте среди них — степень этнополитического развития (т.е. наличие или отсутствие национальной государственности, ее тип). Не менее существенный фактор — особенности демографического поведения этноса (режим естественного воспроизводства,.динамика рождаемости и смертности). Центральное место в анализе этого аспекта демографического поведения этносов занимает концепция демографического перехода, раскрывающая взаимосвязь всеобщего процесса падения рождаемости и смертности в ходе урбанизации, модернизации и индустриализации современных обществ (3, с.67). Значительно расширить данный анализ помогает учет особенностей процессов урбанизации, которые рассматриваются с точки зрения динамики численности городского населения, существования качественных изменений — наличия субкультур, т.е. городских этнических групп.

Еще одним направлением этносоциологических исследований является изучение миграций. Этносоциологический подход к этой проблеме предполагает изучение специфики миграционной подвижности представителей разных этносов. Главная задача исследований в этой области — показать, как особенности культуры этноса, т.е. выработанной им в течение поколений традиции, отражаются на миграционном поведении его членов, с одной стороны, и как миграции влияют на структуру этноса, его традиции, на межэтнические отношения — с другой. В задачи этносоциологии входит также исследование различных аспектов совместимости мигрирующей группы со средой вселения; прогноз изменений в культуре группы, которые могут произойти в результате миграции. Этот подход базируется на концепции культуры как коллективного способа адаптации к окружающей природной и социальной среде и характеризует новый более глубокий уровень понимания механизмов миграции, неотделимый от учета исторических традиций народа, в том числе отражающих прежний миграционный опыт ( 3, с. 92).

Тему многогранного социально-этнического исследования продолжает третий раздел, посвященный национальным аспектам социальной структуры и мобильности. Социальная структура наций обуславливает многообразие, динамику и специфику переживаемых ими социальных процессов; она позволяет понять перспективы развития национальных отношений, их повседневность и масштабность. Исключительное внимание к проблеме социальной структуры наций — это общее и обязательное требование к исследованию национальных явлений и этнических процессов. Понятие “социальной структуры” показывает дифференцированность общества, его разделенность на социальные группы. Оно отражает не только социально-классовую, но и социально-профессиональную, и социально- функциональную структуру, в которой выделяются многообразные группы “исполнителей” и специальная группа “руководителей”, что чрезвычайно важно для понимания характера и направления социальных процессов, переживаемых народами страны. Также необходимо рассматривать различие в имущественном положении и социальных ролях исследуемых групп.

Важным индикатором социальной структуры, влияющим на всю систему межнациональных отношений, является социальная мобильность народов. К числу главных проблем социальной структуры и мобильности в этносоциологии народов относятся следующие: направление и интенсивность социальной мобильности людей разных национальностей; изменение их трудовой биографии (занятий, статуса, социального положения, ролевых функций); мера заданности этих перемещений национальностью, социальным происхождением, образованием; степень “наследуемости” социальных ролей людьми разных национальностей в разных социально- этнических средах (3, с.120). Исследования показывают, что развитие и сближение наций, их высокая в прошлом социальная мобильность имели довольно неоднозначные результаты. Наряду с повышением социальных ролей всех народов, а в известной мере именно со стимулированием данного процесса благодаря мобильности и сближению, активизировалась “социальная состязательность”, что в новой ситуации, когда политико-правовые нормы не работают в должной мере, отрицательно сказалось на национальных отношениях (3, с.125).

Анализ политических аспектов в развитии социальной структуры наций является весьма ответственной задачей и находится в центре внимания этносоциологии. По существу при изучении социального сознания в трансформирующемся обществе России и других новых государств этносоциологи сталкиваются с известной поляризацией (а в некоторых ситуациях даже противостоянием) взаимоисключающих ценностей: в экономической сфере — “свободного рынка”, “частной собственности”, “государственной экономической монополии”; в политической сфере — “демократии” и жесткого “порядка с применением средств государственной безопасности”. Выбор конкретных ценностей зависит во многом именно от политической зрелости нации, ее массовых социальных групп, способных, когда это требуется, противостоять жестким ориентациям реакционных элитарных или контрэлитарных элементов (образований), стремящихся к установлению своей монополии на власть (3,с.129). Если учесть,.что политическая элита — это, как считают многие социологи, правящий класс общества, то при исследовании общественного сознания социально-национальных групп очень важно выяснить, как сочетаются ориентации элиты с массовым сознанием народа.

Четвертый раздел раскрывает специфику социально-культурного развития и взаимодействия народов. Этносоциологический анализ культуры ориентирован на выявление социальной значимости элементов этнокультурной отличительности. Основным предметом этносоциологического изучения культуры являются характер ценностных, культурных ориентаций, их динамика, а также нормы, идеи, мнения, представления, которые доминируют в этнических группах. Внимание к этим феноменам культуры закономерно и объяснимо.

Тенденции развития общества можно измерять с помощью индикаторов, которые их отражают. Этносоциологические исследования направлены на изучение этнокультурных ориентаций в повседневной бытовой культуре (обряды, праздники, пища, одежда и т.п.), в профессиональной культуре (какую литературу читают и т.д.), в социальных и нравственных ценностях.

Результаты анализа всех этих показателей позволяют судить о доминирующих типах межкультурного взаимодействия и его динамики (3, с.147). Рост ориентаций на будущее, достижительность, достаток свидетельствует о трансформационных процессах. Темпы, характер самих трансформационных процессов во многом зависят от особенностей культуры среды, в которой они происходят, в частности от развитой в ней системы ценностей (3, с.135). Культурные особенности менее подвержены изменениям, чем экономические или политические. Этносоциологи должны выделять те элементы культуры, которые становятся осознаваемой опорой в межкультурных границах, используются для маркировки различий этносов (3, с.151). Меняется конфигурация взаимодействия культур разных народов, происходит взаимная адаптация к ней. Коррективы вносит общая социально-культурная среда, при этом важно учитывать соотношение модернизированной и традиционной культуры, функционирующей в городе и деревне, в различных социальных группах.

Каждый феномен в культуре может приобретать характер символа этничности. Язык осознается как главный этноразличительный признак и этническая ценность. В условиях этнической нестабильности и изменяющейся социально-статусной структуры существует опасность высокой сопряженности языковой компетентности и межэтнических отношений. Вследствие чего расширяется предмет этносоциологических исследований в области этнолингвистики. Кроме традиционно изучаемых проблем (знание и употребление языков, языковая ориентация в социальных группах) в поле зрения ученых все чаще оказываются и такие проблемы, как дискриминация на почве языковой компетентности, обеспечение свободы выбора языка обучения и общения, варианты консолидаций на основе языкового поведения, реальная и мифологизируемая ситуация для этнической мобилизации по языковым интересам (3, с.161).

Предметом специального рассмотрения пятого раздела стали теоретические проблемы этничности. Касаясь существующих дискуссий в данной области, авторы подчеркивают огромную роль этого явления для анализа тенденций этнической мобилизации, консолидации, социального контроля, стремления к партнерству или доминированию и его влияние как на позитивное этническое развитие, так и на агрессивный национализм. Проявляя конструктивный подход к пониманию этничности, авторы выделяют принципиальные для этносоциологии моменты. Прежде всего это решающая роль этнической идентичности для самовыделения группы и для выделения ее другими, социально-психологические подходы к объяснению этничности и роль идеологии и идеологов в формировании этнической солидарности (3, с.35).

Обращаясь к проблеме этнического самосознания, авторы подчеркивают, что в междисциплинарном ракурсе понятия “этнического самосознания” и “этнической идентичности” тождественны (3, с.164). Этническое самосознание как специфический феномен имеет сложную структуру, в нее входят как когнитивные компоненты (представления, составляющие “образ я”), так и эмоциональные и поведенческие.

В период национальных движений и конфликтов особенно заметно возрастает влияние представлений, черпаемых из далекого прошлого. К ним относятся представления о великих временах в истории, успешных правителях, героях, о древней культуре, обращение к которой, как предполагается, “спасет” народ (традиционализм), Возвращение к традиционности часто называют “архетипами” сознания. Архетипы исторического сознания рассматриваются как элемент этнического сознания.

Этническая идентичность, как и идентичность в целом, формируется в процессе социализации. С теоретической точки зрения авторы считают важным выделить два уровня.этнического самосознания — идеологический и социально-психологический. Теоретическая разработка, изучение эмпирического материала по этническим группам, находившихся в спокойных ситуациях межэтнического взаимодействия и в обстановке разного уровня напряжений и конфликтов, позволила выделить семь типов этнической идентичности на основе операциональных, эмпирически проверенных критериев (3, с.177).

Достаточно новая область для этнической социологии — анализ причин и способов регулирования межэтнических конфликтов. Именно этой актуальнейшей теме посвящен заключительный раздел учебника. По последним данным две трети всех насильственных конфликтов в середине 1990-х гг. были межэтническими (3, с.229). В данной сфере этносоциология занимается выявлением конфликтогенных факторов и поиском возможных путей их устранения или минимизации. В процессе регулирования конфликтов этносоциологи выступают экспертами для выявления и проверки гипотез о причинах конфликта, для оценки “движущих сил”, массовости участия групп при том или другом варианте развития событий, для оценки последствий принимаемых решений. Но прежде всего — именно специалисты в области этнической социологии могут представить основную базу для предотвращения конфликтов. В этом заключается преобразовательная функция этносоциологии и возможность ее практического применения.

Межэтнические конфликты множественны по своей природе, поэтому важно не только установить основные причины конкретного конфликта, но и увидеть многообразие всех составляющих его факторов. Рассматривая различные концепции причин, приводящих к межэтническим конфликтам, авторский коллектив убедительно представляет собственную модель. По их мнению, “в основе межэтнической напряженности лежат процессы, связанные с модернизацией и интеллектуализацией народов” (3, с.232). Эта концепция постулирует в качестве основы противоречий, приводящих к конфликтам, социально-структурные изменения. Данный подход помогает понять глубинные причины многих крупных конфликтов. Суть его заключается в том, что на определенном историческом отрезке времени происходят изменения в потенциале этнических групп, претендующих на привилегированные, престижные места, в том числе во власти, изменяются и ценностные установки групп. Но понять причины конфликтов, исходя из какой-то одной теории, нельзя потому, что каждый конфликт имеет свою специфику, а их казуальные основания могут меняться в ходе эскалации конфликтов, особенно если они затяжные.

В завершающем текст учебника “Приложении” сосредоточено внимание на общих методических проблемах этносоциологического исследования, связанных с особенностями объекта и предмета изучения данной дисциплины. Рассматриваются некоторые вопросы методики, делается ряд пояснений по особенностям подбора выборки, специфике проведения опросов, кратко характеризуются такие источники социологических исследований как переписи населения, материалы по текущему учету населения, статистические формы ведомственных источников.

Анализ и теоретические построения в учебнике “Этносоциология” широко иллюстрируются фактическим материалом, подробно отражающим картину этносоциальных изменений среди народов России и “нового” зарубежья, вследствие чего само издание несет в себе не только большой просветительский потенциал, но и обладает определенным прикладным значением.

Существенным шагом в расширении спектра учебных пособий по сопредельным проблемам этнологии и психологии в сфере изучения вопросов взаимосвязей культуры и человеческого сознания является публикация книги Н.М.Лебедевой “Введение в этническую и кросс-культурную психологию” (8). Издание подготовлено в качестве учебного пособия для студентов этнологов и психологов, но также рассчитано и на специалистов в области психологии, этнологии, социологии и на всех интересующихся разнообразием этнических культур и культурно-обусловленного поведения.

Данные исследований в области этнической и кросс-культурной психологии позволяют увидеть мир человеческих представлений и поведения многогранным и сложным. По словам автора, чтобы столкнуться с совершенно новой и непонятной, с абсолютно незнакомой тебе культурой, совсем необязательно отправляться в дальние экзотические страны, ибо иные культурные миры можно повстречать совсем рядом — в доме или вагоне метро. И автор полагает своей сверхзадачей донести до читателя убеждение в полноценности и равноправии всех культур, т.к. способность принимать иные культуры без чувства личной ущемленности и желания переделать этот “другой” мир еще не укоренилась в человеческом обществе (8, с.6)..В основу данного пособия положены многочисленные работы зарубежных и отечественных психологов, а также собственные исследования автора и лекционный курс, прочитанный им на кафедре этнологии истфака МГУ им. М.В.Ломоносова.

Книга состоит из пяти разделов, первый раздел посвящен общим вопросам связи культуры и психологии, основным научным направлениям, занимающимся интерпретацией их взаимосвязи и взаимодействия. Говоря о развивающемся процессе дифференциации и специализации научного знания, автор делает краткий экскурс в историю становления этнической и кросс-культурной психологии как самостоятельных научных дисциплин. Так в западной научной мысли изучением культур занимается культурная антропология, а изучением связи культуры и психологии — психологическая антропология и кросс-культурная психология (8, с.9). Предмет исследования психологической антропологии, кросс-культурной психологии и этнической психологии в самом общем смысле один и тот же — изучение психологических особенностей индивида (или группы людей), обусловленных этнической или культурной принадлежностью (8, с.10), но в теоретических подходах, в конечных целях исследований наблюдаются существенные расхождения.

Психологическая антропология зародилась в рамках культурной антропологии в начале 1930-х гг., возникнув как междисциплинарное направление, ставившее своей целью проникновение во внутреннюю, психологическую жизнь индивидов, обусловленную их культурной социализацией. С 1960-х гг. это направление оформилось в научную дисциплину с названием “психологическая антропология”, главным предметом которой было изучение того, как культура влияет на особенности личности и мышления, как человек мыслит, эмоционально реагирует и действует в условиях разных культур.

Кросс-культурная психология — это прежде всего отрасль психологической науки. Автор разделяет принятую на западе трактовку этой дисциплины как изучающей сходства и различия в психологии индивидов, принадлежащих к разным культурным и этническим группам; связи психологических различий с социокультурными, экологическими и биологическими особенностями, а также современные изменения этих различий (8, с.10-11). На сегодняшний день предмет кросс-культурной психологии значительно расширился. Так стал осуществляться поиск не только различий, но и универсальных аспектов в психологии человека в разных культурах, кроме культурных различий стали рассматриваться биологические различия (в питании, генетических особенностях, гормональных процессах), экологические (способы адаптации человеческих популяций к условиям природной среды), кросс-национальные (изучение различных культурных групп внутри одного государства).

Подход, ставящий главной задачей изучение кросс-национальных различий, выделяется как самостоятельное направление. Это — этническая психология, которая изучает группы — носители оригинальных культур, отличающиеся в значительной мере от основной культуры, группы, сохраняющие свою “оригинальность” (идентичность) в течение многих поколений после миграций. Иными словами, этническая психология занимается изучением связи этничности и психологии (8, с.10, 24).

Этническая психология зародилась в рамках этнографии, ее предметом было изучение психологических особенностей духовной культуры народов. Сам термин — этническая или этнографическая психология — появился во второй половине XIX в. (8, с.15). Российская этническая психология как экспериментальная наука еще очень молода, что не мешает ей рассматривать в качестве источника идей богатое наследие отечественной философско- духовной и научной традиции (труды И.Ильина, Н.Бердяева, Н.Лосского, затрагивающие вопросы национализма, национальной психологии, национального характера; Г.Шпета). В настоящее время этническая психология переживает в нашей стране “второе рождение”, проводятся многочисленные эмпирические исследования. Происходит дифференциация и рождение новых направлений и векторов ее развития: изучение трансформации этнической идентичности в новых условиях; проблемы этнических миграций и аккультурации; психосемантические исследования общественного сознания; этнопсихотерапия и др.

Главная задача отечественной этнопсихологической науки — определение роли и значения этнической или культурной принадлежности в жизни как отдельной личности, так и целого народа (8, с.16), а также поиск подходов к формированию позитивной этнической и культурной идентичности и достижение этнической толерантности на групповом и личностном уровне..Возрастание роли этничности в последнее время в книге интерпретируется как реакция на неопределенность. Нетерпимость к неопределенности — одна из самых сильных психологических характеристик человека, влияющих на его адаптацию в окружающем мире.

При разрушении любой (государственной, социальной) идеи, скреплявшей общество, в целях удовлетворения базальной потребности человека в определенности на сцену выходит более древняя и устойчивая форма информационного структурирования мира — этническая (8, с.17). Современные изменения социального контекста пробуждают в человеке поиски духовно- смыслового самоопределения, которые часто происходят в сфере этно-культурного. Это — наиболее важная точка пересечения культуры и психологии. На практике невозможно реально отделить культурные феномены от психологических, т.к. этнология и психология используют идентичные методы сбора данных. Обе начинают с наблюдения поведения, которое в очень сильной степени подвержено влиянию культурных факторов (8, с.25).

Первый раздел посвящен также различным подходам к пониманию культуры, факторам, влияющим на ее развитие (история и экология), ее характеристикам. Рассматривая культуру как своеобразный фильтр, заставляющий воспринимать и анализировать явления чуждой культуры с позиций, через призму своей собственной, автор раскрывает понятие этноцентризма.

Обращаясь к теме воздействия культуры на разные сферы человеческой жизни, автор представляет особенности типов культуры, структурированных по различным осям: индивидуализм и коллективизм, “открытость” — “закрытость”, “простота” — “сложность”. При обзоре измерений культурной вариативности автор опирался на весь арсенал достижений западной кросс-культурной психологии, в которой применяются также принципы психологического измерения культур: “дистанция власти”, “избегание неопределенности”, “маскулинность — феминность”(3, с.79).

Представления и нормы, разделяемые большинством людей в группе, становятся элементами данной культуры и начинают определять индивидуальное и групповое поведение (8, с.30). При наблюдающемся росте миграций и социальной мобильности, привлекает к себе гипотеза неравномерности изменений различных элементов культуры. Так ученые предполагают, что наиболее яркие, внешние культурные отличия (в одежде, например) в процессе аккультурации исчезают, средне-отличные (система питания, например) — адаптируются и трансформируются, а наименее отличные, внутренние (религиозные верования) — утверждаются и усиливаются (8, с.83).

Второй раздел рассказывает о культурной обусловленности восприятия, памяти, мышления. Проблемы анализируются на основе классических кросс-культурных экспериментальных исследований (зрительных иллюзий; восприятия перспективы в изображении; предпочтения цвета и формы). В итоге делается вывод о том, что люди из разных культур, взаимодействуя друг с другом, исходят из различного опыта восприятия и мышления. Оперируя информацией, люди не задумываются о том, что способ ее интерпретации корректен, эффективен и “законен” только в собственной культуре. Эта особенность человеческих культур приводит к искажению межкультурного взаимодействия.

В целом третий раздел посвящен исследованиям культурных особенностей личности, национального характера, идентичности и самоконцепций (представлений о себе) в разных культурах. В центре внимания — анализ культурной обусловленности личности. В процессе социализации, в результате усвоения на каждом этапе личностного развития определенной культурной традиции, достающейся в наследство от предшествующих поколений, у человека формируется чувство непрерывной самотождественности (идентичности) (8, с.137).

Четвертый раздел представляет разные стили и нормы вербального и невербального общения. Виды межличностного взаимодействия подвержены определяющему влиянию культуры и изменяются в соответствии с культурной вариативностью. В процессе социализации (как вербальной, так и невербальной) дети усваивают основные модели этнических “картин мира”, ценности и представления, на основе которых формируется социально-культурная и этническая идентичность. Говоря об особенностях процессов коммуникативного поведения, автор особо подчеркивает многоканальность межкультурных связей, не исчерпывающихся только вербальным общением, но включающих весь сложнейший комплекс информации (“культурный контекст”).

Особое внимание уделяется стилям общения (8, с.228). Стиль во многом отражает этническую картину мира и этнический стереотип поведения. Ребенок усваивает его с раннего детства. Понимание культурно-специфического значения норм и ценностей, моделей вербального и невербального поведения в различных культурах принято называть.коммуникативной компетентностью (8, с.244). Стремление к ее достижению помогает избежать конфликтогенных ситуаций, особенно в иноэтничной среде. Характеризуя межгрупповое и межэтническое взаимодействие, автор анализирует проблему адекватности восприятия, связанного с устоявшимися этническими стереотипами и этническими предрассудками.

Особое место занимает рассмотрение теории происхождения этнической интолерантности как когнитивного феномена в процессе взаимодействия этнических групп (8, с.254). Автор занимается ее разработкой на протяжение многих лет. Основным итогом исследований в данном направлении стало формирование социально-психологического закона связи между позитивной этнической идентичностью и этнической толерантностью. Суть закона заключается в следующем: “В норме для группового (этнического) сознания характерна тесная внутренняя связь между позитивной групповой (этнической) идентичностью и аутгрупповой (межэтнической) толерантностью” (8, с.260). В неблагоприятных социально-исторических условиях данная связь может распадаться или становиться обратной, что выражается в росте негативных гетеростереотипов, этнической интолерантности, этноцентризме. При возникновении этнической интолерантности в действие вступают механизмы социально- психологической защиты, направленные на восстановление позитивной этнической идентичности, а вслед за этим — и толерантности.

Пятый, заключительный раздел знакомит с социально-психологическими аспектами этнических миграций. Об актуальности данной темы свидетельствуют следующие данные: в начале 1990-х гг. около 100 млн. человек в мире проживало вне пределов страны своего происхождения (иммигранты, беженцы и другие категории мигрантов). По другим источникам в результате распада СССР около 60 млн. человек оказалось оторвано от своей этнической родины (8, с.272).

Вследствие этого психологические проблемы миграции становятся одним из приоритетных направлений социально-психологический исследований. Рассматривая явления “культурного шока”, “стресса аккультурации”, автор приводит описание различных аспектов психологической адаптации мигрантов к новой среде. По убеждению специалистов, наиболее оптимальным вариантом культурной адаптации является бикультуризм, достигаемый в процессе интеграции. Автор раскрывает основной психологический аспект т.н. “стресса аккультурации” — это кризис идентичности (этнической и социальной). По мнению автора, убедительно аргументированному материалами собственных исследований, социально- психологическим фундаментом сохранения этнического самосознания и этнической культуры в целом является прямая взаимосвязь между позитивной этнической идентичностью и этнической толерантностью. Иными словами, для понимания и принятия “других” надо уважать собственную культуру, быть уверенным в ее ценности, общепланетарной значимости.

Множественность культурных различий полиэтничного человечества должна учить толерантности, в этом основная идея книги. По убеждению автора, формирование стойкой и осознанной этнической идентичности является единственным надежным буфером как на пути этнической маргинальности и психических расстройств, так и на пути возникновения иррациональной этнической нетерпимости. Прямая и устойчивая связь между позитивной этнической идентичностью и этнической толерантностью является социально-психологическим фундаментом сохранения этнического сознания и этнической культуры в целом (8, с.298).

На фоне существенно возросшего интереса к социальной и культурной антропологии закономерно появление такого специализированного учебного пособия, как “Социокультурная антропология (историко-теоретическое введение)” (4). Данное пособие является результатом многолетней научной и преподавательской работы авторов А.А.Белика и Ю.М.Резника и отражает определенный этап в становлении социокультурной антропологии как научной и учебной дисциплины в нашей стране. В издании предпринята попытка обобщения и систематизации знания в области социальной и культурной антропологии с момента возникновения и до наших дней. Пособие предназначено студентам и аспирантам, а также преподавателям и слушателям системы повышения квалификации.

Интерес к проблематике социальной (культурной) антропологии объясняется необходимостью обновления методологии исследований и практики преподавания в области истории, этнологии и культурологии. Социальная антропология рассматривается многими отечественными и западными учеными как своеобразный полигон, на котором разрабатываются и апробируются новые методы исследований, связанные с изучением человеческого поведения в условиях социокультурного разнообразия..Авторы, не претендуя на полное и развернутое изложение материала, предлагают собственную версию общего курса по социокультурной антропологии. Опираясь на фундаментальные основы социально-научного (прежде всего историко-культурологического, социально-психологического, социологического) знания, они выделяют четыре основные направления познавательного поиска в современной антропологии — “естественно- историческое” (или биосоциальное), собственно социальное (или “социологическое”), психологическое и “символическое” (или “символико-интерпретативное”) (4, с.14).

Структура пособия определяется мировоззренческой и методологической позицией авторов, полагающих, что изложение основных достижений науки и характеристика ее главных направлений и школ должны вестись не в традиционном, историко-хронологическом порядке, а могут конструироваться системно-генетическим образом, исходя из представлений о постепенном “разделении труда”, складывающемся внутри того или иного направления.

Главная идея книги состоит в объединении уже существующих ветвей антропологии, выступающей под разными названиями (социальной и культурной антропологии, этнологии и этнографии), в единый социально-научный комплекс знаний о культуре — социокультурную антропологию (4, с.4). Данное название позволяет фиксировать некий междисциплинарный теоретический синтез, опирающийся Осознание важности наличия позитивной этнической идентичности как источника этнической толерантности в сфере межэтнического взаимодействия и взаимовосприятия (8, с.20). В исследованиях, проведенных в нашей стране, было выявлено, что в норме в групповом сознании существует прочная устойчивая связь между позитивной этнической идентичностью и этнической толерантностью, связь, подтверждаемая тесными корреляциями и являющаяся социально-психологическим законом. В неблагоприятных социально-политических условиях данная связь может разрушаться или становиться обратной, активизируя механизмы психологической защиты, что выражается в росте негативных гетеро- стереотипов, этнической интолерантности, этноцентризме на совокупные познавательные возможности культурной антропологии и социологии, общей психологии и этнопсихологии, а также на методологию социокультурного анализа.

Во вводном разделе дается характеристика статуса и определяется предмет социальной антропологии как относительно нового для отечественного наукознания направления. Понятие “социокультурная антропология” трактуется авторами как интегративная научная дисциплина, объединяющая в своем предметном поле социальные, культурные и психологические стороны жизнедеятельности человека (4, с.13).Предметная область социокультурной антропологии включает культурные аспекты генезиса и динамики различных общностей людей (половозрастные, семейно-родственные, территориальные, профессиональные и т.п.), существующие как в традиционных, так и в современных обществах.

Первый раздел посвящен описанию классических теорий культуры. Речь идет об основных теоретических направлениях второй половины XIX — XX века (эволюционизме, диффузионизме, психологическом направлении, функционализме), которые являются теоретическим фундаментом для всей социокультурной антропологии.

В соответствии с авторской концепцией изложение основного материала ведется по четырем структурным направлениям современной социокультурной антропологии. Второй раздел посвящен “естественно-исторической” или биосоциальной антропологии. В нем рассматриваются связи типа “культура-природа”, к которым относятся также и проблемы “внутренней” природы, т.е. организма человека, и “внешней” природы — окружающей природной среды. Данное направление опирается на новейшие достижения социобиологии, социальной экологии и этологии человека.

Особую роль в развитии “естественно-исторического” подхода к изучению культуры в современной антропологии сыграл неоэволюционизм и близкий ему Л.Уайт (4, с.119). Заметное влияние оказала также “экологическая антропология” — концепция, объясняющая взаимовлияние природной среды и культур (4, с.123). Другим важным вектором развития данного направления была “культурная экология”, изучающая процессы адаптации общества к окружающей среде. На теоретическом фундаменте последней возникла еще одна интересная область — “экология религии”, отличительной чертой которой является выяснение влияния окружающей среды на организацию и развитие религиозных форм.

Значительный вклад в развитие биосоциальной антропологии внесла разработка гипотезы о существовании устойчивой корреляции между деятельностью по поддержанию существования, которая во многом определяется природными условиями и характерными чертами личности, формируемыми в процессе социализации. Основной тезис авторов сводится.к следующему: естественные предпосылки человеческой социальности складываются в процессе органической и биосоциальной эволюции человека (антропосоциогенеза) как вида Homo sapiens, а ее искусственные элементы — в ходе социокультурного развития (социокультургенеза) (4, с.164). Наряду с природными сообществами (“популяционными группировками”) людей, имеющих преимущественно естественный характер, в их жизненном мире выделяются также биокультурные, естественно-искусственные формы социальности, обусловленные, с одной стороны, естественными (физическими или врожденными, генетически наследуемыми) различиями людей, а, с другой стороны, искусственными (приобретенными, заученными) признаками, сформированными в ходе культурного развития человека. Это — половозрастные, расовые и этнические общности.

“В качестве же наиболее “интегральной” общности искусственно-естественного типа, сочетающей в себе черты перечисленных сообществ, выступает этническая группа или этнос, существенными чертами которого является общая территориальность, расовая однородность (или существование в социуме переходных, межрасовых групп), социально-психологическая близость (наличие особого психологического склада или характера, этнического самосознания), общность культурной жизни, в т.ч. языка, обычаев, нравов, традиций.” (4, с.165).

Родовая (общечеловеческая) культура воплощена в виде цивилизационных способов и образцов жизни людей, имеющих общее содержание и распространение в разных общностях или сообществах. При таком понимании родовая культура — совокупность ценностных, нормативных и прочих “инвариантов” или моделей человеческого бытия, которые находят свое применение в процессе целостного взаимодействия человека с миром. (4, с.173).

Третий раздел представляет собственно социальную или “социологическую” антропологию, опирающуюся на положения функционализма и исследующую связи культуры и социальной организации. Прежде всего авторы обращаются к проблеме генетической взаимосвязи социокультурной антропологии и социологии: “у них общая судьба и единые корни” (4, с.177). Связь между ними не ограничивается только этим, у них общее проблемное поле (система устойчивых и повторяющихся форм, образцов поведения людей в обществе). Вместе с тем они различаются по способам изучения социальной организации и культуры.

Социальная антропология обращает внимание главным образом на изучение “малых”, “простых” сообществ, групповых (общностных) связей между людьми, культурных аспектов социальной организации, бессознательных форм социального поведения и динамики культуры на микроуровне. Предметная область социальной антропологии включает в себя специфические типы связей как в традиционных, так и в современных общностях, которые чаще всего складываются внутри особых объектов (систем родства, форм брака, различных социальных установлений). При изучении современных обществ в центре внимания — взаимосвязь и взаимовлияние разных типов культуры, а также механизмы “сращивания” традиционных и инновационных институтов.

Авторы высказывают критическое неприятие доминирующей тенденции “социологизации антропологии” и ратуют за обратную тенденцию “антропологизации социологии” (4, с.181), в основе которой должно находиться не исследование “массовых и безличных структур”, а комплексное изучение жизни человека в конкретных обществах. Приводя различные взгляды на предмет социальной антропологии, существующие в науке, констатируют не только вариативность названия этой научной дисциплины (этнология, культурная антропология, социальная культурология), что, впрочем, по их мнению, не имеет принципиального значения, но и расхождения в понимании самого предмета. Создателям учебника наиболее импонирует точка зрения К. Леви-Стросса, согласно которой социальная антропология занимается раскрытием сущностных, фундаментальных моделей и механизмов социального поведения людей, проявляющихся в разных типах общества, в т.ч. ориентации на выявление базисных (чаще всего бессознательных) представлений, лежащих в основе тех или иных социальных и культурных форм человеческой жизни ( 4, с.183).

Делая особый акцент на междисциплинарном статусе социокультурной антропологии, авторы подчеркивают также и то, что она является мультипарадигматической областью знания, сочетающей в себе как традиционные научные, так и нетрадиционные, новые подходы. По их мнению, она может быть представлена в виде множества концепций, теорий, методов, направленных на изучение социокультурного контекста жизненных проблем человека и их последующее решение (4, с.184). Авторы выделяют особую значимость создания интегральной теории современного общества (4, с.228)..Четвертый, заключительный раздел посвящен психологической антропологии, ориентированной на изучение связей типа “культура — личность”. Изложение проблем начинается авторами с раскрытия специфики подхода, именуемого “психоантропологией культуры”. Культура, согласно этой точки зрения, наиболее ярким выразителем которой в 1970- 80 гг. был Г.Стейн, есть “поиски терапии, т.к. в современном обществе выживание в физическом мире стало вторичной задачей по сравнению с выживанием в интерпсихическом континууме” (4, с.268). Согласно этой же теории — этничность не реальность, а фантазия, в то же время стремление к “корням” есть не что иное, как регрессивная тенденция.

Не менее актуально для тематического блока данного раздела аналитическое рассмотрение психологических концепций культуры Ж.Деверо, У.Ла Барре. Последний был одним из основателей этологичекого подхода в психологической антропологии (4, с.271). Принципиальное значение для данной составляющей социальнокультурной антропологии имеет исследование типов культур и национального характера Р.Бенедикт. Согласно ее теории каждая культура обладает специфическим типом личности, при этом последний выделялся как некая доминантная модель поведения или определяющая психологическая черта. Применяемый термин “конфигурация культуры” означал особый способ соединения (сцепления), элементов культуры, создающий образ целого. Логическим развитием этой концепции стало выделение понятия “национальный характер”, исследование которого было ориентировано на многомерный анализ культуры, с целью обнаружения специфических особенностей духовной культуры, поведенческих стереотипов (4, с.277). Неослабевающий интерес ученых к данной проблеме свидетельствует о ее научной значимости.

Другим аспектом, раскрываемым в рамках заключительного раздела учебника, является проблема изучения особенностей процессов мышления, восприятия и познания в традиционном и современном мире. В рамках этой проблемы представлены теория “первобытного мышления” Леви-Брюля; теория когнитивных стилей, характеризующая особенности осуществления восприятия и интеллектуально-аналитической деятельности человека. Далее раскрывается содержание такого понятия, как “сенсотип”, близкого по содержанию к понятию “менталитет” и выражающего общую направленность культуры, акцент в ее развитии в связи с особенностями личностных характеристик, формируемых в этнокультурных общностях (4, с.293).

Завершает рассмотрение психологических проблем социокультурной антропологии характеристика исследований по этнологии детства, изучающей вопросы “воспроизводства человека”, различных форм, в которых оно происходит, анализ способов вхождения в культуру, различных аспектов социализации детей.

Авторы высказывают свое сожаление в связи с тем, что им не удалось подготовить раздел, посвященный четвертому направлению социокультурной антропологии — символической или “символико-интерпретативной” антропологии (4, с.5). Предметом изучения последней являются смысловые и символические связи в культуре и межкультурном взаимодействии людей (связи типа “культура — культура”). Это направление связано с последовательной реализацией принципов структурного анализа и структурализма в социально- научном познании человека и культуры, последнее ближе всего стоит к современному языкознанию, лингвистике и герменевтике. Авторы признают, что не в полной мере смогли раскрыть тему и предполагают, существенно дополнив новым материалом, подготовить новое издание “Социокультурной антропологии”.

Расширению образовательной базы этнологичекой науки способствует, безусловно, и появление новых справочных изданий. Закономерным итогом развития отечественной этнологии на современном этапе можно назвать публикацию такого энциклопедического издания, как “Народы России” (10). В энциклопедии, наиболее полном справочнике о российских народах (около 140), обобщены данные всего комплекса наук, изучающих различные аспекты характеристики населения (этнологии, лингвистики, антропологии, религиоведения, демографии и др.)

Энциклопедия состоит из трех разделов. В первом помещены статьи, характеризующие этническую (в широком смысле этого слова) ситуацию в России, а также в ближнем и дальнем зарубежье.

Второй раздел состоит из статей о народах России (от абазинов до якутов). Как правило, в них приводятся сведения о названии народа, принятом в русском языке, самоназвании, характере расселения, общей численности, сведения о языке и его диалектах, религиозной принадлежности, этногенезе и краткой этнической истории..Энциклопедия дает развернутые этнографические характеристики народов, включая сведения об их традиционной культуре и быте, социальных институтах. специфических для того или иного народа этнических процессах. Современные социально-экономические отношения, состояние экономики, проблемы индустриализации и урбанизации, профессиональная культура затрагиваются в той мере, в какой это необходимо для понимания этнических проблем. Численность народов указывается по переписи 1989 г.

В третьем разделе помещены статьи об основных этнографических понятиях и терминах, таблицы. Издание содержит св. 600 иллюстраций, а также карты.

Среди энциклопедических изданий особый интерес может вызвать “Этноисторический словарь Российской и советской империй” (13). Издание подготовлено как фундаментальный справочник для исследователей, а также специалистов в области информации, в первую очередь, сотрудников библиотек, занимающихся систематизацией данных и изучением политических и социальных процессов на территории бывшего Советского Союза.

В словарь вошли сведения о 450 этнических группах. В основу их выделения, как отмечает в предисловии редактор издания Дж. С. Олсон, профессор истории ун-та г. Хантсвилл (Техас), положен принцип этнолингвистической классификации как основы этничности, в отличие, от общностей, основанных на религиозных ориентациях. В статьях события прослеживаются, как правило, до времени распада Советского Союза в конце 1991 г., хотя некоторые содержат данные и за 1992 г.

Помимо основной части, состоящей из расположенных в алфавитном порядке статей: в словарь включен ряд приложений статистического и хронологического характера, а также обширная англоязычная библиография.

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

1. Авксентьев А.В., Авксентьев В.А. Краткий этносоциологический словарь-справочник / Под ред. Шаповалова В.А.; Ставропольский гос.пед. ун-т – Ставрополь, 1994.- 99 с.
2. Авксентьев А.В., Авксентьев В.А. Этнические проблемы современности и культура межнационального общения. Учеб. пособие./Под ред. проф. Шаповалова В.А.; Ставропольский гос. пед. ун-т – Ставрополь, 1993. – 222 с.
3. Арутюнян Ю.В., Дробижева Л.М., Сусоколов А.А. Этносоциология: Учеб. пособие для ВУЗов. – М.: Аспект Пресс, 1998. – 271 с.-Библиогр. в конце глав.
4. Белик А.А., Резник Ю.М. Социокультурная антропология (историко-теоретическое введение): Учеб. пособие. – М., Изд-во МГСУ “Союз”, 1998. – 320 с.-Библиогр. в конце глав.
5. Жуковская Н.Л., Мокшин Н.Ф. От Карелии до Урала: Рассказы о народах России: Кн. для чтения по курсам “История родного края”, “Народоведение”.- М.:Флинта:Наука,1998. – 320 с.: ил.
6. Зорин А.Н. Основы этнографии: Учеб. пособие.- Казань: Изд-во Казанского ун- та,1994.- 114 с.- Библиогр.: с.111-113.
7. Константинов В.Н. Этнография русского народа: Лекции к спецкурсу./ Владимирский гос.пед.ун-т.- Владимир,1996.- 96 с.- Библиогр.: с.88-93.
8. Лебедева Н.М. Введение в этническую и кросс-культурную психологию. Учеб. пособие. М.: Старый сад, 1998. – 316 с.- Библиогр. в конце разделов.
9. Мастюгина Т.М., Перепелкин Л.С. Этнология: Народы России: История и современное положение: (Учеб. пособие)/ Центр. ин-т непрерыв. образования О-ва “Знание ” России. – М.,1997. – 317 с. – Библиогр. в конце глав.
10. Народы России: Энциклопедия / Гл. ред. Тишков В.А. – М.: Большая Российская энциклопедия, 1994. – 479 с.: ил.
11. Преображенский П.Ф. Курс этнологии. (Глава 1).- Новосибирск: Новосибирский гос.пед.ун-т, 1998.-42 с.
12. Этнология. Учебник для высших учеб. заведений / Александренков Э.Г., Заседателева Л.Б., Зверева Ю.И. и др. – М.: Наука,1994.-383 с. – Библиогр.: с.379-382.
13. An ethnohistorical dictionary of the Russian and Soviet empires / Ed. by Olson J.S. – Westport (Conn.): Greenword press, 1994. – VIII, 837 p. – Bibliogr.: p.799-816.

О.А.Ашихмина

ЭТНОНАЦИОНАЛЬНАЯ ТЕМАТИКА В ИЗДАНИЯХ ИНИОН РАН
В 1990-Х ГОДАХ
(Обзор)

В 1990-х гг. в ИНИОН РАН было подготовлено два десятка специализированных информационных изданий различных жанров по этнонациональной тематике. Начало систематического информационного освещения этого круга проблем можно связать с выходом в 1989 г. двух работ. Одной из них стал сборник “Национальный вопрос за рубежом”, в подготовке которого участвовали научные сотрудники десяти академических институтов, при ведущей роли Ин-та государства и права (9).

В материалах, включенных в сборник, основное внимание было уделено государственно- правовым формам и практике регулирования межнациональных отношений в социалистических, капиталистических и развивающихся странах. Выбор такого тематического ракурса определялся тем, подчеркивалось в Предисловии, что в СССР в это время “вырабатывается концепция обновления национальной политики, ведется подготовка законопроектов, центральной идеей которых является восстановление, дальнейшее развитие ленинских принципов советской федерации, подвергшихся в послеленинский период искажениям и деформации. В этих условиях особую актуальность приобретает углубленное изучение как опыта решения национального вопроса на различных этапах развития нашей страны, так и зарубежной практики” (9, с.5).

Материалы обзорного и справочного характера, рефераты отдельных работ зарубежных авторов содержали целый ряд положений, “неприемлемых”, как отмечалось в Предисловии, для многих читателей, но позволявших дать объективную картину по национальному вопросу во всей его сложности. “Непривычным” зачастую был даже привычный термин “национализм”, трактуемый преимущественно в положительном смысле”(9,с.7). Еще одним терминологическим новшеством было редкое для академического издания десятилетней давности понятие “этничность”.

Взгляды зарубежных авторов на вопросы национальных отношений в СССР получили освещение в выпущенном практически одновременно со сборником, но гораздо более скромном – по объему, числу авторов, широте аудитории ( издание предназначалось для служебного пользования) – выпуске специализированной информации “Зарубежная литература о национальных отношениях в СССР” (3). Однако именно эта работа положила начало целой серии изданий, вышедших в последующее десятилетие.

Так, уже в 1991 г. серия пополнилась двумя реферативными сборниками (4,5). Еще до начала демократических преобразований в Советском Союзе процессы национального развития страны, проблемы национальной политики были предметом пристального внимания зарубежных специалистов. Большинство из них были склонны считать перестройку “детонатором” взрыва межнациональных противоречий, подчеркивая вместе с тем, что вскрытые тенденции развивались на протяжении всех лет существования Советской власти. “При множестве подходов к сути национальной проблемы в СССР она в основном сводилась к взаимоотношениям “великорусского ядра” и нерусской периферии, к политическому господству Москвы, к противоречиям между русскими и всеми остальными этническими группами”(4,с.6) – так резюмируется обзор “Проблемы теории и практики национальных отношений в СССР в работах западных исследователей”.

Вместе с тем в обзоре англо-американской печати о динамике национальных процессов в Советском Союзе на рубеже 1980-90-х годов явно проявляется внимание зарубежных авторов к проявлениям национализма в республиках, принимавшего порой крайне шовинистические формы. В целом, оперативно представляя прагматичные оценки текущих событий, публикации в периодике скорее отразили политический курс правительств западных стран, не претендуя на глубокий анализ этнонациональных процессов, происходивших в СССР.

Концептуальные подходы западных исследователей получили отражение в рефератах работ известных специалистов по проблемам национальных отношений в СССР, таких как профессор Сорбонны Э.К.д 'Анкос, американский политолог З.Бжезинский, немецкий советолог Г.Зимон, а также Г.Лапидус, А.Мотыль, С.Берг, Р.Пайпс и др.

Вместе с материалами еще одного сборника, первого в серии “Россия и ее соседи” (6), в котором также представлены зарубежная периодика и аналитические работы, несколько изданий ИНИОН уже в начале 1990-х годов смогли оперативно представить отечественному.читателю целую антологию зарубежных исследований наиболее авторитетных авторов по актуальнейшим проблемам на переломном этапе в истории нашей страны.

Одновременно велась информационная обработка потока отечественной литературы по национальным проблемам. Одним из первых итогов этой работы стал сборник “Межнациональные отношения в СССР” (8). “Помещенные в нем обзоры научной и публицистической литературы отражают резкую поляризацию мнений в идейной борьбе вокруг национальных проблем”, – отмечалось в Предисловии. – “Сегодня творческое обществоведение стремится преодолеть растерянность официозно-массового сознания, разорванного между двумя стереотипами: между официальном клише об “успешном эксперименте создания единого многонационального государства” и неофициальным клише, звучащим, впрочем, уже и на некоторых форумах: “разваливающаяся империя”(8,с.13).

При характеристике состояния отечественной науки о национальных отношениях к середине 1980-х годов были отмечены тревожные тенденции “ограниченного введения в оборот нового конкретного материала,, не обеспечивающее необходимую базу для теоретических обобщений, распространенность абстрактно-теоретических рассуждений в ущерб конкретно- историческому анализу, отсутствие связи тезисов о достижениях ленинской национальной политики с современными представлениями о политической системе, которая сформировалась в конце 20-х годов и сохранялась вплоть до середины 80-х. Крайне непродуктивной оказалась также разобщенность между специалистами, изучающими разные аспекты национальных отношений.

Дискуссии в отечественной этнографической науке на рубеже 1980-90-х гг. развернулись в публикациях на страницах “Советской этнографии” (13, с.10-41). Осмысление “новой реальности” в процессе трансформации СССР в СНГ обнаружило гораздо более широкий, чем прежде, спектр мнений, точек зрения, оценок, зачастую взаимоисключающих. Одним из первых обращений журнала к общей ситуации в национальных отношений в СССР стала предложенная для дискуссионного обсуждения статья С.В.Чешко “Национальный вопрос в СССР: состояние и перспективы изучения”, написанная на основе доклада на методологическом семинаре Института этнографии еще в начале 1988 г. Из важнейших изменений в этнической ситуации в стране за 70 лет советской власти автор выделил выход на качественно новый уровень развития этнических общностей; складывание новых этно-демографических и этнокультурных условий в ряде регионов, изменение структуры межнациональных связей. В то же время, подчеркнул автор, идеология и практика национального строительства, способы управления национальными процессами, национально-государственная структура СССР в своих основных параметрах остались практически неизменными с 1930-х годов и выступают уже не как регулятор динамичных процессов национального развития, а как их тормоз, как фактор осложнения национальных отношений.

Считая разработку планов конкретных реформ важной задачей научной деятельности этнографов в современных условиях, С.В.Чешко вместе с тем подчеркнул, что основной проблемой этнографии как фундаментальной науки остается познание этнического, его места в реальном мире. Понижение значения фундаментальных этнографических исследований отрицательно сказывается и на качестве научно-прикладой деятельности, включая разработку компетентных практических рекомендаций для органов управления.

Попытка сближения научной теории и политической практики межнациональных отношений была определена как важнейшая задача деятельности секции “Социология национально-политических отношений”, возглавленной Г.В.Старовойтовой и И.И.Крупником. Программа научной и организационной деятельности секции, получившая название “Многонациональное общество” связывала радикальное изменение ситуации в изучении национальных отношений в стране с “информационным бумом” в стыковых областях этнографии, социологии, культурологии, лингвистики, страноведения и других пограничных дисциплин. Как первый эффективный шаг предлагалась резкая активизация обсуждений, дискуссий, профессиональных контактов.

В.А.Тишков, обращаясь в ряде своих публикаций к оценке этнической ситуации в стране, гармонизацию межнациональных отношений связывал с последовательной гражданской демократизацией, включая удовлетворение специфических интересов отдельных личностей и коллективов, обусловленных принадлежностью к тому или иному народу.

Наряду с направлениями представленными в работах С.В.Чешко, И.И.Крупника, В.А.Тишкова, публикации журнала отразили и другие взгляды и мнения по национальной проблематике, связанные с глубинным расхождением точек зрения на сущность этничности и.особенно на природу и пути развития этносов в современном мире. Так, характеризуя процессы воспроизводства этносов, О.И.Шкаратан и Л.С.Перепелкин особо подчеркивали важнейшую, а в некоторых аспектах и определяющую роль политического организма, считая оптимальным такой, пространственные границы которого совпадают с этнической границей. В этих случаях, по их мнению, воспроизводственная политика осуществляется с наименьшими издержками и гарантируется воспроизводство именно данного этноса, без его трансформаций, слияний и других деформаций. Это означает также, что полиэтничные государственные образования только в том случае исторически устойчивы, когда они обеспечивают тот “прожиточный минимум” суверенных прав этносов, который необходим и достаточен для воспроизводства этноса как целостной системы.

В.И.Козлов, подчеркивая сложность и неоднозначность национальных процессов в СССР, а затем в СНГ и ближнем зарубежье, особо отметил непродуктивность поисков “окончательных рецептов” решения национальных проблем и “несводимость” сложности реальной жизни к единой концепции даже признанного и авторитетного “специалиста”, будь то социолог, этнограф или экономист.

Как своего рода подведение итогов работы по научному обеспечению “социального заказа”, предъявленного ученым не только, как принято было говорить, директивными органами, но и самим обществом, можно рассматривать обсуждение принятой сентябрьским Пленумом ЦК КПСС (1989) Платформы КПСС “Национальная политика партии в современных условиях”. Дискуссия состоялась на методологическом семинаре Института этнографии “Перспективы развития национальной политики в СССР”. Заключение ряда специалистов о том, что один из основных принципов перестройки, сформулированный в лозунговой форме “возврата к ленинским нормам”, был не достаточен для решения национальных проблем в Советском Союзе, и создание эффективной системы регулирования межэтнических отношений в стране требовало более глубокого обновления или даже выработки принципиально новой концепции национального развития страны, сегодня, спустя десятилетие, представляется очевидным.

Политическая актуальность этнических процессов в жизни современных многонациональных государств и особая ответственность ученых в оценке изучаемых явлений и событий были отмечены и международным сообществом этнологов и антропологов на Х II Международном конгрессе этнологических и антропологических наук (Загреб, Югославия, июль 1988 г.), где советские ученые выступили соорганизаторами симпозиума по современным этническим процессам.

Вместе с тем, обзор материалов конгресса показал, что наибольшее значение на этом представительном международном форуме, в работе которого приняли участие 2,5 тыс. ученых, приобрела проблематика, связанная с культурной экологией, питанием, алкоголизмом, здоровьем и здравоохранением, демографическими тенденциями, вопросами долгожительства и социальной помощи пожилым людям. По заключению авторов обзора, “можно без преувеличения сказать, что конгресс прошел под знаком сильной обеспокоенности за судьбы человечества, за само его физическое выживание. Во всяком случае, с указанной проблематикой было связано 25% повестки дня всего конгресса (более 30 симпозиумов)”(17, с.3).

Относительно немногочисленными по составу участников, но весьма актуальными по тематике были два симпозиума, посвященные изучению войны и мира. Они свидетельствуют о том, что в современной весьма противоречивой обстановке в среде западных антропологов возникло целое течение, ставящее свой задачей анализ этих проблем. Особенно показательным был симпозиум “Мир и миротворчество в антропологической перспективе”, где особо подчеркивалось, что “антропологические исследования чрезвычайно важны для понимания межэтнических контактов, социальных изменений, экономических и политических связей, социокультурной подосновы принятия тех или иных решений, а все это имеет прямое отношение к пониманию источников мира или агрессии”(17, с.30). Близкая тематика обсуждалась на симпозиуме “Антропология войны и мира”, который отличался более широким спектром проблем и концепций.

Подробнее эта тематика по материалам западных исследований рассматривается в специальном обзоре “Война и мир в традиционных обществах” (21). Автор отмечает, что до начала 1990-х годов” советская наука практически не изучала войны как глобальный социокультурный феномен, имеющий различные социальные, политические, демографические, идеологические, психологические, ритуальные и разнообразные поведенческие аспекты. В этом смысле огромными потенциями обладают сравнительные этнографические исследования,.позволяющие всесторонне проанализировать войны в различных конкретно-исторических и этнокультурных средах с целью выявления их причин, следствий, особенностей эволюции роли у разных этнических групп, возможностей и методов их предотвращения и прекращения”(21, с.4).

Вместе с тем основной тематикой отечественной этнографической науки на рубеже 80-90- х годов оставалось изучение этнокультурного развития народов Советского Союза, а затем России и ближнего зарубежья. Научное воссоздание и анализ реальной картины взаимодействия народов и культу в период существования СССР в свете новых реалий первого постсоветского десятилетия в полной мере сохраняли свою актуальность. Работы по этой проблематике получили освещение в целом ряде обзоров отечественной и зарубежной литературы (6, 7, 17, 18, 19).

Одно из центральных мест по своей значимости для российского общества в 90-е годы получил “русский вопрос”. В нескольких изданиях ИНИОН были рассмотрены различные его аспекты. Уже в самом начале 90-х годов началось издание серии публикаций ведущих специалистов-историков по проблемам эмиграции как явления в истории общественной жизни Российского государства до наших дней.

Первый из выпусков серии был посвящен миграционным процессам в дореволюционной России, миграциям в СССР и эмиграции из Советского Союза (1). В следующем выпуске были показаны динамики численности и размещения русского этноса в Х VIII- XX вв. в России и за ее пределами, даны характеристики ареалов компактного и дисперсного его расселения (2). Специальный выпуск освещал принципиально важные, хотя по масштабам не очень впечатляющие процессы возвращения на Родину бывших граждан Российской империи, пришедшиеся на период после Февральской и Октябрьской революций 1917 г. до середины 20-х годов (15).

Материалы западных исследований по новой русской диаспоре в постсоветских государствах Центральной Азии были обобщены еще одним обзором (6). Наиболее масштабные этнокультурные трансформации русских в советский период отечественной истории рассмотрены в обзоре “Советские русские: Этнокультурный облик России” (13, с.89-110).

Изменения в расселении русского этноса за годы советской власти могут быть определены как эпохальные, сопоставимые с изменениями всего предшествовавшего периода. Но в ХХ в. происходило в основном уже перераспределение этноса внутри освоенной территории и в первую очередь – переселение из села в город.

Важнейшие изменения в расселении русского народа на протяжении 20-80-х годов, повлекшие за собой глубокие перемены в характере народного быта за годы жизни двух-трех поколений, заключаются в том, что подавляющее большинство за этот период превратилось не просто из сельских жителей в горожан, а из крестьян в людей, занятых индустриальным трудом, нравы и потребности которых радикально преобразовались.

Перемены в нашей стране в сфере обычаев и нравов населения были переменами, связанными не только с индустриализацией и промышленной революцией, которые начали менять русский этнос уже в Х I Х в., но и с новым вариантом этих процессов, их качественно иным темпом и интенсивным развитием вглубь и вширь.

“Русский вариант” перехода от традиционной доиндустриальной жизни этноса к ее индустриальной стадии имел свои особенности. В дореволюционной России национальной особенностью этого процесса можно считать его “растянутость” во времени и пространстве, определившую длительность исторического сосуществования в быту этноса двух укладов – доиндустриального и индустриального. Из этой особенности вытекает и другая – постепенность вытеснения или изменения старого.

Иной характер соотношений форм и стереотипов быта складывается в советское время, а точнее – с начала социалистической реконструкции народного хозяйства в годы первых пятилеток. Сверхбыстрые темпы оттока сельских жителей в город в сферу строительства и промышленно-индустриального труда вызвали не только рекордно короткие сроки роста численности городского населения, но и мощный приток в города жителей, ни культурно, ни социально, ни психологически не подготовленных для работы в новых отраслях и для жизни в городской среде.

Новый социалистический быт русского народа вырастал из слишком скудного материала и, несмотря на это, содержал в себе значительно большее разнообразие выбора и развития для каждого члена общества, чем это было возможно в прежнем традиционном обществе. Но почти.вся этническая специфика быта была нивелирована, сглажена и сведена к общераспространенным промышленно-производимым образцам с относительно небольшими локальными различиями.

В качестве особой проблемы “русского вопроса” в исследованиях последних лет выделяют национальное или этническое сознание русских. В понятие “этническое самосознание” было включено не только самоопределение (идентификация), но и представления о характерных чертах своего народа (этнические автостереотипы), о его происхождении, историческом прошлом, о языке, культуре, включая традиции, нормы поведения, обычаи, художественное творчество. Кроме того, в структуру национального самосознания входят представления о территории проживания этноса, о его государственности.

Все эти компоненты эмоционально окрашены и тесно переплетены между собой и спонятиями “национальные интересы”. Кроме того, для современной политической ситуации исследователями была отмечена принципиальная важность выделения “национальной идеологии” и личностного уровня повседневного общественно-бытового поведения (19, с. 16).

“Русская тема”, кроме того, зачастую выступает не столько объектом беспристрастного научного анализа, сколько поводом для спекуляций противоборствующих общественных группировок и, как инструмент политической борьбы, мифологизируется. В этой связи для изданий ИНИОН особое значение приобретает отбор литературы, представляющей результаты различных научных дисциплин: этнологии, истории, политологии, социологии, – и объективно анализирующей процессы изменений национального сознания и самосознание русских в момент разложения традиционных стереотипов и формирования нового национального характера (10, с. 9).

В заключение хотелось бы привести определение одной из важнейших задач, стоящих перед современной российской этнологией: “Демократизация и утверждение правового общества требуют глубинных знаний, эрудиции и широкой информированности о национальностях. Трудно быть согражданами многонационального государства, не зная друг друга. Важным механизмом возрождения народов и межнационального сотворчества является добывание, накопление и распространение этнополитических знаний”.

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

1. Брук С.И., Кабузан В.М. Миграционные процессы в России и СССР / АН СССР.ИНИОН; Об-во “Родина”. – М.,1991. – Вып.1. – 129 с.
2. Брук С.И., Кабузан В.М. Русские в мире / АН СССР. ИНИОН; Об-во “Родина”. – М.,1991. – Вып.2. – 78 с.
3. Зарубежная литература о национальных отношениях в СССР / Специализированная информация по национальным проблемам – М.: ИНИОН,1989. – 130 с.
4. Зарубежная литература о национальных отношениях в СССР: Реф. сб. / АН СССР. ИНИОН; Ред. кол.: Литвинова А.Н. ( отв. ред.) и др. – М.:ИНИОН.1991. – 154 с. – (Сер.: Теоретические проблемы наций и межнациональных отношений).
5. Зарубежная литература о национальных отношениях в СССР: Реф. сб. / АН СССР. ИНИОН; Ред.кол.: Литвинова А.Н. (отв.ред.) и др. – М.:ИНИОН,1991. – Вып.1. – 122 с. – ( Сер.: Заруб. лит. о СССР).
6. Кузнецова С.И. Русские в Центральной Азии: Науч.- аналит. обзор / РАН. ИНИОН. – М.:ИНИОН, 1998. – 72 с. – Библиогр.: с.69-72.
7. Кузнецова С.И. Этносоциальные проблемы государств Центральной Азии: (Обзор заруб. лит.): Науч.-аналит. обзор / РАН. ИНИОН. – М.:ИНИОН,1995. – 69 с. – Библиогр.:с.67-69. – (Сер.:Государства Центр.Азии).
8. Межнациональные отношения в СССР: История и современность: Сб. обзоров / АН СССР. ИНИОН; Ред. кол.: Чаликова В.А. (отв. ред.) и др. – М.:ИНИОН,1991. – 177 с. – (Сер.: Теорет. пробл. наций и национ. отношений).
9. Национальный вопрос за рубежом: Правовые формы и практика регулирования межнациональных отношений. Исследование роли национального фактора в политике: Реф. сб. / АН СССР. Ин-т гос. и права ИНИОН; Ред.кол.: Кудрявцев В.Н.(отв.ред.) и др. – М.:ИНИОН, 1989. – 343 с. 1 Губогло М.Н. О глобализации этнологии на рубеже тысячелетий // III Конгресс этнографов и антропологов России: Тезисы докладов (Москва, 8-11 июня 1999 г.) – М.,1999. – с.10..
10. Проблемы национального самосознания русских: Этнические стеретипы населения: Спец. информация / РАН. ИНИОН; Ред.-составитель Рековская И.Ф. – М.:ИНИОН,1998. – 48 с. – Библиогр.: с.45-47. – ( Сер.: Социологич. исслед. в России: Материалы социол. центров и служб).
11. Россия и ее соседи: Проблемы межнациональных и межгосударственных отношений: Сб.обзоров / РАН. ИНИОН; Ред. кол.: Литвинова А.Н. (отв. ред.) и др. – М.: ИНИОН,1992. – 144 с. – ( Сер.: Заруб. лит. о России и соседних государствах).
12. Россия и ее соседи: Этнонациональные отношения в новом геополитическом пространстве: Реф.сб. / РАН.ИНИОН.: Ред.кол.: Литвинова А.Н. (отв.ред.) – М.:ИНИОН,1994. – 152 с.
13. Россия и ее соседи: Взаимосвязь полит. и этн. конфликтов: Реф.сб. / РАН.ИНИОН; Ред. кол.: Литвинова А.Н. (отв. ред.) и др. – М.: ИНИОН, 1996. – 176 с. – ( Сер.: Пробл. обществ. развития стран Вост. Европы)
14. Россия и ее соседи: Проблемы интеграции и федерализма в странах СНГ: Реф. сб. / РАН. ИНИОН; Ред.кол.: Литвинова А.Н. (отв. ред.) и др. – М.:ИНИОН,1998. – 146 с. – (Сер.: Пробл. обществ. развития стран Вост.Европы).
15. Тарле Г.Я. Российское зарубежье и Родина / РАН.ИНИОН, Ас-ция “Родина”. – М.:ИНИОН,1993. – 98 с.
16. Тишков В.А., Шнирельман В.А. Человек и общество глазами современных этнологов и антропологов ( По материалам Х II международного конгресса этнологических и антропологических наук): Обзор / АН СССР. ИНИОН, Всесоюз. межвед. Центр наук о человеке (при Президиуме АН СССР) – М.:ИНИОН, 1990. – 48 с. – (Спец. информация по общеакадемической программе “Человек, наука, общество: комплексные исследования ”).
17. Уварова Т.Б. Этнографическое изучение современного общества:Прикладные аспекты: Науч.- аналит. обзор / РАН. ИНИОН. – М.:ИНИОН,1998. – 35 с. – Библиогр.: с.34-35. – ( Сер.: Теория и история культуры).
18. Уварова Т.Б. Этнокультурный облик России: Исторические традиции взаимодействия народов (По материалам отеч. этногр. лит.): Науч.-аналит. обзор / РАН. ИНИОН. – М.:ИНИОН,1994. – 40 с. – Библиогр.: с. 39-40. – ( Сер.: История России).
19. Уварова Т.Б. Этносоциологические исследования в России в 1990-х годах: Итоги и перспективы: Науч.-аналит.обзор / РАН. ИНИОН. – М.:ИНИОН,1996. – 35 с. – Библиогр.: с.34- 35. – (Сер.: Отеч. история).
20. Шнирельман В.А. Война и мир в традиционных обществах (По материалам западных исследований): Науч.-аналит. обзор / РАН. ИНИОН, Ин-т этнологии и антропологии им.Н.Н.Миклухо-Маклая. – М.:ИНИОН,1992. – 64 с. – Библиогр.: с. 52-64. – ( Сер.: Всеобщая история).

Т.Б.Уварова